Булочник и Весна

За пару дней до праздника выпал наконец серьёзный зимний снег. На его лебяжьем, не укатанном и не расчищенном пуху тридцатого вечером я впервые за долгий срок увидел Ирину. В белой шали поверх тулупчика, с непокрытой головой, она брела в гору, таща тяжёлый, по всей видимости, пакет. Я возвращался из булочной и нагнал её на въезде в деревню. Не паркуясь, заглушил мотор и вышел.

Ирина, розовая, рыжая, плюхнула пакет в снег и остановилась ждать, пока я подойду. Вид у неё был сконфуженный, но при этом гордый.

– Вот полюбуйтесь! Из-за вас я купила патефон! – сказала она и кивнула на утонувший в снегу пакет.

Пр и ближайшем рассмотрении в нём и правда обнаружился чемоданчик, обитый потрёпанной алой тканью.

– Ну давайте уж, берите, тащите ко мне! – велела она. – Я и так еле в гору доволокла!

– А почему из-за меня? – полюбопытствовал я дорогой.

– По кочану! – отозвалась Ирина, но, передумав, сжалилась. – Потому что вы про меня забыли, и я решила вас умаслить! Мастерила вам на Новый год подарок! Не скажу какой! И мне не хватило коричневой нитки. Поехала в Буйново поискать, а там на рыночке мужик с патефоном. Прямо какой-то Дед Мороз-цыган! Прилип и счастье сулит! Если, говорит, тебе от патефона счастья не привалит – приходи, я деньги верну. Но этого, говорит, не может быть! Ты, говорит, пластиночки заводи – и оно прямо на глазах образуется! Костя, ну подумайте, можно было не купить?

– Нельзя никак, – согласился я.

– А вы не смейтесь! К нему ещё пластинки. «Риорита», «Два сольдо», «Брызги шампанского». Вальсы ещё…

Я занёс патефон на крыльцо и опустил на лавочку. Ирина отперла дверь и, войдя, крикнула:

– Миша, я патефон купила – спускайся! – а затем обернулась ко мне: – Ну что вы встали! В залу тащите. Сейчас будем с вами пробовать – работает или нет! Видите, какая у меня собирается жизнь! – произнесла она из глубины дома. – Мишка, Тишка, Васька, печка, самовар, патефон! Всё настоящее! Только Тузика нет. Я всё думаю, может, подобрать какую-нибудь собаку – а в ней и окажется мой Тузик? Как вы думаете?

Я зашёл следом за Ириной на промороженную террасу. На окнах диковинными папоротниками цвел иней.

Ирина велела поставить патефон на стул. Добыла из пакета растрёпанный конверт с пластинкой и, бережно взяв диск за рёбра, установила. Боязливо покрутила ручку и опустила иглу. Полился сладкий, потрескивающий звук.

Я стоял, прислонившись к простенку между хлипкими стёклами. Ну и дует же у вас, друзья! Ирина тоже распрямилась и встала, чуть склонила золотую голову набок, прислоняясь к мелодии танца. Нежная и басовитая южная музыка плыла по холодной террасе, словно запах немыслимого пирога. Мы с Ириной, как сироты, принюхивались к нему. И вдруг так жалко мне стало – себя, Ирину, малолетнего игромана на втором этаже, весь их холодный дом.

– Ирин, хотите потанцевать?

– Ой, хочу! – рассмеялась она от неожиданности и, подлетев, протянула мне обе руки. Секунд двадцать мы покружили с ней, скользя по заиндевелым доскам. Вдруг Ирина вырвалась и, остановив пластинку, проговорила с волнением:

– Костя, но ведь вы не считаете меня дурой? Я правильно сделала, что тогда вцепилась в шинель, хоть, конечно, жалею страшно. И что не поехала с Николаем – тоже правильно. В любом случае это вышла бы пошлость. А так я, по крайней мере, поступила, как человек. Просто по-честному осталась одна. Вы-то хоть меня понимаете?

Она сознавала, конечно, что винить в своём бедственном положении, кроме себя, ей некого.