Бумажная оса

В первом семестре я не посещала занятия по режиссуре и рисованию, но старалась выполнять все требования. На рисование не было времени. Курсы, описания которых представлялись интересными и насыщенными, на деле оказались абсолютно непонятными. Введение в Критическую теорию: мы будем изучать основные концепции репрезентации, эстетики и идентичности, мимесиса и гегемонии политических надстроек. Нам выдали распечатки Хайдеггера, Лиотара, Деррида.

Темой моего первого эссе была концепция ризомы, «множественности без единства», предложенная Делезом и Гваттари. Авторы настаивали на том, что Вселенную следует понимать как нечто, не имеющее ни начала ни конца, как рост и выход из своего рода бесконечности. Они были зациклены на изучении связи между определенным типом орхидеи и осой. У этой орхидеи есть темный бугорок, внешне похожий на осу, с помощью которого она заманивала других ос для совокупления, тем самым они опыляли саму орхидею. Авторы настаивали, что это была не уловка, а «параллельная эволюция двух существ», которая представляет собой нечто гораздо большее, более универсальное, ризоматическое. «Настоящее становление, становление осы-орхидеи и орхидеи-осы».

Такое поведение прямо противоречило тому, что я изучала на уроках биологии о совместном поведении насекомых: рабочие осы посвящают себя колонии, медленно строят гнездо из древесной массы, коллективно выращивают выводок. Лишь в редких случаях рабочие осы могут восстать и захватить гнездо королевы. В большинстве случаев иерархия равнялась гармонии, продуктивности. И все же меня поразил образ одинокой осы, ухаживающей за своей орхидеей. Я могла вообразить себе странное столкновение различных существ, оценить его зловещую утонченность. И, несмотря на большое количество теоретической информации, концепция ризомы находила во мне отклик. Когда мне снился сон, я ощущала его реальность. Ускользая от сознательного к бессознательному, я знала, что отказываюсь от конечности. В своих сновидениях я как бы погружалась в бесконечное множество. Возможно, бессознательный разум был подобен орхидее, направлен внутрь, с множеством форм, а наше сознание было лишь грубой выпуклостью, торчащей из нее, стремящейся к размножению.

Эта мысль привела меня в восторг, но, проснувшись за своим письменным столом, я поняла, что выразить ее словами почти невозможно. Я усердно переставляла слова, но они как будто ускользали от меня, и все, что я писала, превращалось в полную бессмыслицу. Мне казалось, что с помощью языка невозможно изложить эти запутанные темы, и я боялась, что сойду с ума, если продолжу попытки. Тем более зная, что Жиль Делез в конце концов выпрыгнул из окна своей квартиры в Париже. Я сдала эссе, так и не закончив его.

На встрече со своим куратором в декабре я сидела вся мокрая от пота, надев вязаный свитер коричневого цвета, такой строгий и скромный, как будто это могло помочь. Заняв свое место, я произнесла заготовленную мною речь, тщательно подбирая слова, которые бы замаскировали тот факт, что я оказалась мошенницей и меня никогда не следовало принимать в университет.

– Лакан, Делез, фильмы Перрена, двойственная природа сознания…

– Но, Эбигейл, ты не выполнила ни одной работы ни по одному из своих предметов.

Заикаясь, я пыталась объяснить, в чем дело, но он перебил меня:

– Ты собираешься специализироваться в области экранного искусства и культуры? – Я кивнула, и он окинул меня своим тяжелым взглядом. – Может, лучше взять академический отпуск? Я настаиваю на этом. Пересмотри свои жизненные цели.

Демонстративно откинувшись на стуле, как бы выставляя напоказ стабильность своей работы и свою хорошую жизнь, он отчислил меня, как джедай, бросив напоследок неразрешимый коан: «Пусть работа сама тебя найдет».

Вдруг внутри меня как будто что-то оборвалось. Это ощущение упорно сохранялось во время дневного семинара «Культовые фильмы 1960–70-х годов», где мои одноклассники вяло обсуждали картину «За пределами Долины кукол». Я не могла слушать. Я могла лишь бороться со странным ощущением внутри, словно я летела в люк, и содержимое моего желудка резко падало вниз снова и снова.

Наступали темные времена. Я чувствовала их приближение. Собравши волю в кулак, я добежала до своей комнаты в общежитии и попыталась написать еще одно эссе на тему теории стадии зеркала, выдвинутой Лаканом, о том трагическом моменте в жизни ребенка, когда он осознает себя как объект в мире, который он может видеть извне. Не останавливаясь, на пяти листах я написала один абзац о самосознании как о жестоком раздвоении личности, о конце плотской невинности. Смертен ли младенец до стадии зеркала или стадия зеркала фатальна сама по себе? Сидя вся в слезах, я закончила писать, но так и не распечатала эссе.