Бумажная оса

После этого ты перестала звонить, и в течение следующих месяцев я снова стала следить за твоей жизнью по страницам таблоидов. Когда Пол был на съемках, я сидела в одиночестве, листая журналы и наблюдая за ходом печальных событий твоей жизни. На обложке US Weekly[56] красовалась ваша с Рафаэлем фотография, разделенная посередине зигзагом. Шел бракоразводный процесс. Как бы ни желанна была для меня эта новость, я не могла порадоваться ей. Анонимные источники, утверждавшие, что осведомлены о твоем психическом состоянии, писали, что «ты была опустошена, но героически держалась». Ты была сильной, и эти трудности сделают тебя еще сильнее. Некоторые говорили о «властности». Однако фотографии рассказывали совсем другую историю. Ты выглядела ужасно. Я ахнула от изумления, увидев фотографию, где ты с костлявыми плечами, перекошенным животом и ярким макияжем, перебивающим твои природные черты, стояла возле магазина органических продуктов. Твое лицо выражало откровенное презрение. Ты таскалась по заведениям Голливуда, была замечена в ночных клубах на бульваре Сансет. Прочитав в одном из изданий о твоей связи с каким-то потрепанным музыкантом, я съежилась от отвращения, но до конца не поверила. Закрадывалось ощущение, что ты была совершенно одинока. Я понимала, что это был необходимый урок, но видеть все это было больно. Фотографии становились все ужаснее, надписи – все хуже. Тем временем в прессе появилась фотография Рафаэля с Мирель Соваж, стоявшей рядом с ним в ожерелье из желтых драгоценных камней, точь-в-точь таком, какое было на ней в одном из моих снов.

Интересно, хоть раз за то время, пока твоя жизнь летела под откос, вспоминала ли ты об открытке, подаренной мной в честь твоей помолвки? Интересно, задумывалась ли ты хоть раз над строками, которые я написала внутри? В конце концов весенняя роза засохнет, как ей и было суждено, но декабрьский остролист останется жив и зелен навечно. Если же ты пренебрегла этим, то совершила большую ошибку.

Мой повторяющийся кошмар о трагедии на мосту всегда начинался одинаково, но на этот раз я четко осознавала его начало, как будто теперь я сама решала, какую музыку играть. Схватив метеорит, я увидела, как он расплющился в моей руке, что свидетельствовало о том, что я нахожусь во сне. Я снова направлялась к мосту, был слышен хруст свежего снега у меня под ногами. Свет в окнах квартир давно погас, снежинки, как заколдованные, кружились и падали на землю. Двигаясь вперед, я чувствовала, как воздух твердел и становился хрупким. Никаких ощущений в ступнях ног. Опустив глаза, я обнаружила, что они больше не касались тротуара, а парили над ним в нескольких дюймах. А потом снова мост, фары проезжающих автомобилей…

Я перекинулась через ограждение. Но на этот раз я словно была фотоаппаратом, который мог при желании увеличивать детали картины. На этот раз не было страха, а лишь возникло чувство удивления, когда я, резко падая вниз, изгибалась в воздухе, чтобы полюбоваться небом и снежинками, точно блестящими конфетти, падающими параллельно со мной. У меня было время, чтобы разглядеть граффити на опорах моста: слово «мама», написанное розовыми переплетающимися буквами; нарисованную мышь синего цвета из мультика с кусочком сыра; изображение открытого глаза, его пристальный взгляд. Я могла замедлить скорость падения, почувствовать удар о ледяную воду – я ожидала столкнуться с чем-то твердым и жестким. Но все оказалось совсем по-другому. Вместо этого я получила мягкое приглашение реки, как будто меня что-то приятно затягивало внутрь, и я расслабила тело, проникая внутрь. Река была изумрудно-зеленого цвета с темными прожилками. Долгожданное возвращение в лес, безмятежная колыбель.

Глава семнадцатая

В апреле, когда Пол уехал в Гондурас, таблоиды запестрели новостью о рождении твоего ребенка. Мое сердце замерло, когда я увидела твою фотографию с младенцем на руках. Это было явно постановочное фото, предварительно одобренное тобой или твоим агентом по рекламе, если он у тебя еще был. На фото ты была в больничной палате, с макияжем и волосами, зачесанными на одну сторону, похожая на целомудренную мамашу. Малышка Амара – ребенок с розовым личиком и темными глазками – лежала у тебя на руках. Меня охватило какое-то ранее не известное чувство, не похожее на радость, ревность или какую-то другую эмоцию. Это было противоречивое ощущение, будто дурное предчувствие, что-то вроде пробуждения инстинктов. Внутри меня все начало вибрировать, как будто разгоняя кровь по венам. И снова, как тогда в трейлере у Шелби, в моих ушах раздался гул.