Бумажные летчики

Для многих это своего рода обязательная переходная стадия, но неотъемлемая часть «народных университетов» – это встречи выпускников, или reunion, как они их величают. Лакун показал мне приглашение на такую встречу за чашкой чая – в этом самом кафе, за этим самым столиком. Опустив глаза в свою чашку, он сказал, что долго взвешивал все за и против. В конце концов, он уже десять лет не видел своих однокашников, и у них нет ничего общего, не считая нескольких месяцев под одной крышей и совместного опыта употребления веществ, расширяющих сознание. Но в итоге он согласился, главным образом потому, что в те выходные ему больше нечем было заняться.

Все прошло примерно как он ожидал. Они были по-разному сформированы жизненными событиями, своими решениями и разочарованиями. У большинства были дети. Лакун встретил аудитора, муниципального политика, библиотекаря, морского биолога. Парень, у которого всегда все шло наперекосяк, до сих пор не имел постоянной работы, девчонка, которую ни разу не видели трезвой, превратилась в домохозяйку с тремя детьми. Разговор шел ни шатко ни валко, как старая виниловая пластинка, на которой слишком много царапин.

Ближе к концу вечера кто-то вспомнил о капсуле времени. В последнюю неделю учебы они собрали вещи, напоминавшие им о школе, сложили их в металлическую коробку и закопали в саду. Настало время ее выкопать. Несколько парней сбегали в сарай за лопатами, засучили рукава и принялись за работу. Они нашли нужную точку (десять шагов от большого дуба в направлении каменной лестницы) и копали почти целый час, когда кто-то высказал предположение, что речь, должно быть, шла не о дубе, а о сосне. Еще через час они решили, что второй координатой была не каменная лестница, а боковой вход в школу. Парни потели и чертыхались, но не собирались сдаваться, пока не найдут эту капсулу. Когда стемнело, они все еще копали. Школьный сторож наблюдал за ними, сидя на ступеньках лестницы, огонек сигареты освещал его лицо. Лакун подошел к нему и спросил, помнит ли он капсулу времени. Капсулу-то, переспросил сторож, вроде была такая, скорее всего ее выкопали, когда прокладывали новый широкополосный кабель.

Они забросали землей самые глубокие ямы и собрались в каминном зале. Кто-то предложил попробовать вспомнить, что лежало в той злополучной коробке. Газета, сказал один. Мое вязание, сказала другая. Снежный шар. Велосипедный звонок. Сломанный гидрозатвор. Засушенный одуванчик. Бутерброд.

На следующий день рано утром все разъехались по домам.

146. Время сумерек закончилось, город затопила темнота. Я могу различить лишь светильники на мосту – светящаяся арка, напоминающая положенную на бок скобку. Горы на другой стороне не было видно целый день. Я ощущаю, как ко мне возвращается покой, своего рода чувство цельности. Неважно, сколько инвестиций мы направим на строительные леса, каркасные постройки и асфальтирование – балом все равно правит гора, она решает, что мы видим из окна, сколько дневного света нам достанется или насколько сильной будет жара. Кому не нравится – может расторгнуть арендный договор и переехать в другое место.

На столике появляется чайник чая и блестящий медный молочник. Я пытаюсь перехватить взгляд официантки, но она исчезает, словно привидение, прежде чем я успеваю поблагодарить. Не то чтобы это было важно. Ожидающая меня поездка требует тишины и сосредоточенности. Теплый чайник успокаивает покалывание в руке. Арендный договор – интересно, что скажет обо мне мой арендодатель? О том, как я обращался с жилищем, или, как выразился хозяин другой квартиры, как распорядился своими способностями. Лакун. М. Кто из них мог бы стать моим поручителем? Рассказать о моих делах. Или не рассказывать. Обернуться. Поймать мой взгляд. Светящаяся в темноте дорожка. Скобка. Делающая видимым то, что должно было быть скрыто. Обернуться. Улыбнуться.

Слова. Обязательства. Я закрываю глаза и чувствую, как медленно согревается рука.

147. Имя Невесты ветра нам известно. Изображенную на картине женщину звали Альма Малер, она была вдовой известного композитора. У них с Кокошкой был короткий, но бурный роман. В своих мемуарах он написал, что это было турбулентное время: когда она не позировала ему, они предавались безудержному сексу. Скоро их любовь переросла в одержимость, была отравлена их обоюдным стремлением к полному контролю над партнером и болезненной ревностью.

Чем дальше, тем безрадостнее становилась их совместная жизнь. Друзей и родственников шокировал тон, в котором эти двое общались, они говорили, что это больше похоже на окрики дрессировщиков, нежели на любовные признания. Мать Кокошки в порыве отчаяния угрожала Альме, что убьет ее, если она не соберет свои вещи и не оставит художника в покое.