Бумажные летчики

В квартире на Трик Сан-Пауль мой дядя работал над диссертацией о Валлеттском кодексе. Девятнадцать лет и четырнадцать коробок бумаг спустя я стою на пороге. Если бы обо мне решили снять документальный фильм, сказал дядя как-то раз, они могли бы рассказать мою историю на языке улиц и дверей этого острова. Люди любят такие постмодернистские штуки, потому что они так или иначе связаны с идентичностью.

Дверной молоток выполнен в виде рыбы. Ключ, холодный и гладкий, лежит в руке.

143. Нельзя сказать, что Лакун с пользой провел время учебы. Слишком много киригами, слишком мало внимания, уделенного наполнению резюме. Когда он наконец-то нашел работу – временную, но по крайней мере оплачиваемую, – он заметил, что возможности для претворения в жизнь его мечтаний резко сократились. Единственное, что он когда-либо рассказывал о своем рабочем месте, – что его стол стоял совсем рядом с водопроводными трубами. Каждый раз, когда кто-то открывал кран, над его головой начинал гудеть металл. Не настолько громко, чтобы вывести из себя, но недостаточно тихо, чтобы не замечать его.

Чтобы наверстать упущенное, Лакун начал тусоваться с коллегой-единомышленником. Он попал в компанию, которая стремилась найти Идеальную Вечеринку. Однажды они сняли дом на солнечном испанском побережье. Лакун мало что знал о том городе, но благоприятный климат и дешевая выпивка вроде как говорили в его пользу. Вечером они отправились в тусовочный район – две сияющие транспортные артерии, подсвеченные тысячами цветных огоньков. Здесь всё и все продаются, объяснил Лакун, и парни решили в этом убедиться лично.

Не знаю, насколько успешен оказался проект Лакуна. Сумел ли он получить то идеальное впечатление, которого искал. Его товарищи напивались в дымину, засыпали на пляже, в чьих-то садах и на пороге дома с ключом в руке. Но они не сдавались. Каждый вечер они отправлялись по барам, где гремели басы и стробоскопы слепили адскими огнями. Пот, молодые тела, извивающиеся в ночи, в такт дыханию и пульсу города.

Лакун держался на втором плане – он понимал, что едва ли сможет очаровать женщину своей мечты с помощью языка жестов. Впрочем, вечера проходили не совсем уж впустую. Как-то его поцеловала девчонка из Дании (правда, она явно была под чем-то), а в другой раз к нему клеился небритый шотландский футбольный болельщик. В том баре было много британских семей, рассказал он, потому что там показывали футбол на большом экране.

Лакун заметил, что переносит алкоголь гораздо хуже, чем когда был подростком. После нескольких дней интенсивных попоек он едва мог встать с кровати и почистить зубы, и начал ощущать глубокое родство с тюбиком зубной пасты. Ты знаешь, что он пуст, но сдавливаешь его только сильнее, потому что еще капельку пасты можно выдавить всегда.

В последний вечер их ждало живое представление на сцене. Под софитами стояла танцовщица лет шестидесяти – вся в складках и морщинах, увядшая, посеревшая кожа, но глаза – как остро наточенные ножи. Ее фишка была в том, что она могла курить сигарету вагиной. Это была самая красивая женщина на свете, рассказывал Лакун. Мы уже были еле живы от недосыпа и пьянства, но она видела наши карнавальные костюмы насквозь. Ее вагина словно пела нам – страшным, всеведущим голосом, и это была песня о стыде, поражении и потерянном поколении.

Я вас прощаю, пела она. Плоды гнилого семени и истощенных яичников. Я прощаю вас.

144. Часто мы не замечаем связей, пока они не явят себя повторно. Как мелодия, которую ты слышал одним давним летним вечером и потом забыл, а после узнал на радио – и сразу стал на сорок лет моложе. Почти всегда таким образом всплывают воспоминания о юности, потому что с каждым прожитым годом в памяти отпечатывается все меньше и меньше. Если бы я мог перемотать назад и снова поговорить с Лакуном – в тот раз, когда я нашел бумажного дракона, – я бы сказал, что это самое важное время в его жизни. И что он должен постараться не упустить его.

145. Что-то поднимается из глубины, устремляется к поверхности. Я ощущаю это в кухонном чаду, в резких запахах кардамона и имбиря. Когда я перед поступлением в университет захотел сделать перерыв на год и съездить в Южную Америку, Лакун решил поучиться в «народном университете»[8] – другими словами, сказал он, год философии, игры на гитаре, секса без обязательств и тотального безделья, прежде чем связать себя учебой, работой, семьей и стать очень серьезным человеком.