Бумажный домик

Венсан. Если у мужчины с женщиной сексуальные отношения, они ведь не обязательно любят друг друга, правда, мама?

Я. Не обязательно. Было бы лучше, если бы любили, но не обязательно.

Венсан. А когда не любят, то как это называется?

Я. Естественная потребность.

Венсан. И это плохо?

Я. Само по себе не плохо, но плохо, потому что это не так прекрасно. Всегда надо стремиться к самому прекрасному и уметь этого дождаться.

Венсан. Должно быть, нужно иметь много терпения.

Венсана этот вопрос явно занимает, и он вновь возвращается к нему.

— А если ты не хочешь ждать и у тебя сексуальные отношения — (у него страсть к терминологии) — с человеком, которого ты не любишь, это грех?

— Я бы сказала, что это грех как бы по неведению, потому что ты следуешь простому инстинкту, как животное, а ведь человек не животное и призван Богом понимать гораздо больше и познать более совершенную любовь.

— Но ведь и среди животных встречаются такие, которые любят друг друга, — возражает Венсан. — Я читал в «Жизни животных», что они даже могут умереть, если их разлучают.

— Это доказывает только то, что есть животные более чувствительные и деликатные, чем люди, — невольно вырывается у меня.

— Так я всегда и думал, — подтверждает Венсан.

Я немножко сержусь на себя, что подвела его к такому выводу. Но как его избежать?

Эротика и роковые женщины

Я снова думаю об эротике, читая в газете хронику происшествий и разглядывая лица тех, что на несколько дней сделались «героинями» первой полосы.

У одной из них дебелое, глупое лицо, бараньи глаза, химическая завивка. Двое мужчин покончили с собой из-за нее. Другая — тощая брюнетка, явно лишенная комплексов, красуется в одном купальнике, выставляя напоказ жалкие ключицы и чахлые икры. Девять любовников, один из которых потерял терпение. Третья — белокурая, бледная, бесцветная — точь-в-точь куколка, которую получаешь на ярмарке вместе с кусочком нуги, как бесплатное приложение к покупке: ее изнасиловал свекор, муж убил свекра. Роковые страсти. Гислена со свиным рылом «все еще нравилась в свои шестьдесят», Жаннина, которая весила восемьдесят килограммов, «в очередной раз ответила отказом» и перегнула палку. Жозиана — изможденное личико заморенного ребенка, сломанный передний зуб, ручки в карманах клетчатого фартучка — обладала, однако, «бешеным темпераментом» и чуть не погибла под колесами «Ситроена», в котором Рене, «любовница лесничего», пыталась переехать свою соперницу.

Все это фатальные женщины, настоящие фатальные женщины из хроники происшествий, с лиловых фотографий еженедельника «Детектив», блеклых, поэтических фотографий, — такие красуются на деревенских буфетах или на консолях в домах стандартной застройки…

Я читаю хронику. Читаю «Детектив». И делаю открытие: великие трагедии разворачиваются в тесной комнате с покосившимся комодом, великие страсти бушуют возле кухонных столиков и газовых плит, великая любовь живет в доме, куда не подведен водопровод. И кандидат философии, которому вскружила голову манекенщица из дома моделей, не пойдет на убийство, а вот почтальон готов на все ради булочницы, парикмахерша кончает с собой на могиле разносчика молока; и где-нибудь в предместье на танцах люди все еще влюбляются с первого взгляда и на всю жизнь, на чердаках живут мечтой и подсыпают яд, в маленьких дорожных забегаловках умирают от любви.

И мне смешны те, кто жалуется, что эротика захлестнула рекламу, литературу, кино. Пропасть, лежащая между «роковыми женщинами» газетных происшествий и рекламными красотками в мини-юбках, париках и ажурных чулочках, доказывает обратное.

Современная эротика — всего лишь отчаянная попытка разжечь (ради мелкой наживы) огонь, некогда священный, но угасший ныне окончательно. Точно так же фальшивым преклонением перед инстинктом, перед варварством, перед грубостью мы пытаемся замаскировать возрастающую беспомощность искусства, стыдящегося самого себя. Мы говорим о насилии: нет, для нашей эпохи, как для всякой эпохи перехода и упадка, характерно не насилие, а жестокость. Насилию можно противопоставить энтузиазм, варварству — веру и простоту. У жестокости нет другой оборотной стороны, кроме серости, уныния, скуки.

И то, что мы сегодня называем эротикой, представляется мне явлением удручающим не потому, что она пробуждает и раздувает сексуальный инстинкт, но потому, что она его извращает, коверкает, потому что возводит физиологию в ранг социальной ценности.