Бумажный герой. Философичные повести А. К.

Но это я чуть отвлекся, потому спешу уточнить, что Полярная звезда, избежав звездопада, осталась на ей издревле назначенном месте, прочно забитая в точку севера, и отвес, к ней притороченный золотой нитью, наконец-то показал строгую прямизну вертикали, без чего б мой дом постоянно кренился, сколь бы ни прочны оказались его устои. И слезное озерцо, мне служившее нивелиром, сейчас свидетельствовало, что моя местность ровным-ровнешенька; теперь сделалась плоской, как всеобщая хорошенько избитая истина. Однако признаюсь, что в самом верху, на высочайшей верхотуре, я все ж сохранил купол. Во-первых, оттого что издавна заворожен куполами древнейших храмов и классических зданий, но, главное, чтоб не лишать земные ночи их упоительного покрова, любезного романтикам, мыслителям и влюбленным, который – обещанье рая и весть о нем. Вовсе квадратное пространство немногим лучше, чем время в квадрате. Да к тому ж, изведи я небесный купол, Солнце, что – источник жизни, и Луна, что – посмертное обиталище душ, сбились бы с путей, до конца перепутав и так своевольное время. И ты, мой друг, хоть изредка поднимай взгляд к манящему куполу с благодарным чувством, что я его сберег для мечтателей. Признаюсь: когда и его пытался подровнять той же киянкой, добиваясь совершенной дуги, на меня откуда-то сверху, капля за каплей истекли воды: образовалась некая течь, как часто бывает при ремонтных работах.

Помнишь, тебе рассказывал, как соседи сверху устроили у меня в комнате ночной потоп? Я проснулся в страхе, расслышав сквозь сон тихую, однако настойчивую капель, притом что как раз и неслучайно видел влажное сновидение с жуткими утопленниками, змеями, ужами и болотными жабами. А потом мне еще закатили неприличный скандал пострадавшие соседи снизу, трясущиеся над своим евроремонтом. Теперь, во избежание неприятностей, я спешно забил пробоину подвернувшимся кучевым облаком, будто губкой.

[Далее несколько строк размыто верхними водами и приписка в конце: «Чему удивляться, коль в грандиознейшей из книг помянуты верхние воды? Впредь надо быть поосторожней. Кто ж, однако, теперь может со мной соседствовать наверху? Не иначе как ангелы».]

Письмо пятое

И вот, друже, моим усилием мировое пространство теперь стало не вещью, не абстракцией, не научной гипотезой, а будто манком для истины, – притом уже не расширялось бесконечно, постепенно растворяясь в чистой вероятности, стремящейся к нулю, тем самым сводя на нет все наши гуманистические потуги, поскольку оно совпало с нашим понятьем о том, каким должна быть беспредельность. [На полях: «В пространстве беспредельном, поскольку прямолинейном, притом не ускользающем, все что ни на есть рано или поздно свершится, ибо его протяженность и время неисчерпаемы».] В моей душе, всегда озабоченной, из мрака утаенных, но неутоленных страстей, перегноя чувств и ментального мусора наконец-то пробилась былинка радости [над строкой: «возможно, восторга, но не счастья, которое для меня всегда беспричинно, как благодать».] вопреки недовольству моего демона-критикана. Собственно, ему даже и упрекнуть меня было не в чем: попросту, всегда уклончивому парадоксалисту, норовящему чуть что затаиться в какой-то щелке мирозданья, ему в принципе претило благородное прямодушие. Поэтому, будто моя совесть, приметливая на стыдные мелочи, но словно равнодушная, как могильная плита, когда идет речь об истинной, глубокой вине пред близкими, самим собой или существованием в целом, он тоже придирался по мелочам, которые мне [далее нрзб и на полях: «Саднит лишь мелкая ранка, смертельная рана сокровенна, отчаянную боль приберегая напоследок, когда уже совсем кирдык».] он ведь отчасти юрист-крючкотвор вроде тебя, всегда норовивший меня запутать в хитросплетеньях законов материи, как и нравственных императивов, что друг другу противоречат, к тому ж изобилуют исключеньями и правоприменительными казусами. Моя прямая вселенная вовсе не нуждалась в многотомных кодексах. Я мог бы написать ее устав всего-то из пяти пунктов, – не больше чем пальцев на руке, – понятных любому недорослю. А чтобы понять законы ее движения довольно школьных уроков физики или попросту житейского опыта, поскольку [густая клякса].