Бумажный Тигр (III. Власть)

Однако у работы в лавке, пусть даже самой утомительной и тяжёлой, есть немаловажное достоинство — один лишь ты отмеряешь её предел. Закончив с тем, что было намечено на день, можно со спокойной душой запереть лавку на замок и, даже не проверяя дневную выручку, зная, что всё до последней цифры записано в гроссбухи аккуратной рукой Сэнди, направить стопы через дорогу, в «Глупую Утку», где давно уже собрался Хейвуд-Трест в полном составе, где гремят кружки, льётся рекой фальшивое «индийское светлое», а уж шуточки гремят так, что можно вообразить, будто адмирал Бичем-Сеймур вновь принялся бомбардировать злосчастную Александрию[146].

Сейчас он был лишён такой возможности.

Не было черты, дойдя до которой можно было дать себе слабину, проворчать «Ну, довольно на сегодня, пожалуй, завтра продолжим» — и завалиться на отдых. Зато была другая черта — зловещий алый штрих, нарисованный его воображением, штрих, к которому всё ближе подходила невидимая, но зловещая часовая стрелка.

Демон не будет ждать вечно. Он утолил первый голод и, надо думать, неплохо развлёк себя, однако он не отступился от своего. Как джентльмен, славно угостившийся холодными закусками и вином, не отступится от обеденного стола, лишь выждет немного времени, чтобы дать небольшой отдых пищеварению.

Лэйд не позволял раздражению пробиться наружу — оно мешало концентрации. Но иногда чувствовал отчётливое желание зарычать сквозь зубы. Тигриная кровь хотела ощущать добычу или, по меньшей мере, её след. Ей претила методичная работа, которая, к тому же, не приносила никакого результата. С таким же успехом он мог бы битый день к ряду таскать из одного угла погреба в другой мешок муки, иногда останавливаясь для короткого отдыха.

* * *

Листки с письменами на иврите и суахили, что он сжигал в специальной чаше, превращались в клочки уносящегося к потолку дыма, растворяясь без следа. Щепки, смоченные кровью из проколотого пальца, оставались лежать недвижимыми на конторских столах, не собираясь указывать направления. Молитвы на гортанном полинезийском наречии лишь царапали голосовые связки, но тоже не производили никакого эффекта.

Лэйд использовал самые проверенные и действенные ритуалы из своего богатого арсенала.

Он обращался к невидимой силе на всех известных ему языках, используя то льстивые обещания, то многозначительные посулы, то зловещие угрозы. Перочинным ножом он вырезал на крохотных табличках кроссарианские сигилы и руны, добиваясь безукоризненной правильности начертания и совместимости. Используя смесь из сажи, воды, крови и чернил, он даже начертал на полу в каком-то кабинете исполинского размера энеаграмму длинной семи футов в поперечнике — девятилучевую звезду, в которую кропотливо были вписаны символы Девяти Неведомых — от безразличной ко всему сущему Ленивой Салли до похотливой Аграт и чопорного Почтенного Коронзона. Тщетно. Ни одно из заклинаний, произнесённых им, не имело силы. Ни одно обращение, даже самое почтительное и самоуничижительное, не рождало ответа.

Воздух оставался недвижим. Начертанное мертво. Высшие силы — безразличны.

Он испробовал все известные ему способы коммутации, от самых вычурных и сложных, знанием которых могло бы похвастаться не так много человек в Новом Бангоре, до самых бесхитростных и прямолинейных, иногда даже дикарских.

— Кто ты такой? — иногда спрашивал он клубящуюся у потолка темноту, устав от царапающих язык заклинаний и сложных формул, — Как тебя зовут? Что тебе надо от нас?

Здание молчало, если не считать скрипа половиц, доносившегося из прочих помещений да испуганного шёпота клерков, который долетал до него издалека, точно морской рокот. Сила, к которой он обращался, не спешила дать ответа. Может, не владела тем языком, на котором он пытался с нею столковаться. Может, нарочно испытывала его терпение. А может, ей доставляло удовольствие держать его в неведении.

Гальванические лампы давно не давали света, одно только зыбкое болотное свечение, рассеянное в воздухе, едва достаточное для того, чтобы он мог вновь и вновь рисовать свои каббалистические фигуры. Скоро батареи разрядятся и исчезнет даже оно. Тогда — темнота…

— Кто ты? — спрашивал Лэйд устало, смахивая с ладоней копоть сожжённых листков, — Давай поговорим, если ты не против. Меня зовут Лэйд Лайвстоун, я безоружен и готов выслушать твои требования. Я не знаю, зачем ты явился и чего хочешь, не знаю, на кого зол или к чему стремишься. Но уверен, что смогу помочь тебе. Эй? Ты здесь?

Тишина.

Здание не отзывалось на его вопросы ни членораздельной речью, ни теми знаками, которые иногда используют высшие силы, чтобы обозначить своё присутствие — холодными сквозняками, скрипом и странными запахами.

Паршиво, подумал Лэйд.