Бумажный Тигр (III. Власть)

Предметы, лежащие перед ним на полу, не представляли собой никакого интереса ни в качестве оружия, ни в каком прочем. Пресс-папье в виде бронзового оленя с одним отломившимся рогом, стоимостью пенсов восемь, не больше. Пузырёк туши, застоявшейся от времени и почти высохшей. Ластик со следами чьих-то зубов. Плоское с одной стороны металлическое яйцо — обычная чернильница. Парочка неумело очиненных карандашей. Сломанная пополам аспидная доска[228] с остатком надписи «…но не в четверг, идиот!». Пухлый блокнот, исписанный по меньшей мере до половины всякой непонятной ему цифирью, с разливом Рейна на обложке. Дешёвый бювар[229] в кожаной обложке. Нож для бумаг с коротким, похожим на штык, латунным лезвием. Горсть гнутых скрепок. Ещё какая-то дрянь…

Канцелярские принадлежности. Одна из нитей попросту подрубила ножку ближайшего к нему стола, отчего этот конторский арсенал скатился ему на колени. Лэйд слабой рукой взял нож для бумаг. Нелепейшее орудие для защиты, но, может, он успеет вскрыть себе вены, прежде чем не началось самое скверное?..

А может, закидать чёртову тварь скрепками? Напугать перепачканным тушью лицом? Или…

Мысль была крошечной, шуршащей, юркнувшей серым мышонком ему в ухо, однако, не успев даже додумать её до конца, Лэйд ощутил себя так, точно по его сердцу, лежащему на наковальне, опустили сорокафунтовый кузнечный молот.

Нет, это глупо, но…

Рука, бросив бесполезный нож, схватила чернильницу. Не полная, судя по весу, но что-то ещё плещется. Дрожащими пальцами он расправил этикетку на её боку.

«Писчие чернила Гальерди высшего сорта. Две унции».

Товар дрянь. Кольридж успел и здесь. Пусть Гальерди и бахвалится первым сортом, всем известно, что в его товаре до черта танина, из-за которого в чернилах образуется осадок, а сами они с течением времени быстро густеют, превращая писчую работу в сущее мучение. В отличие от каких-нибудь хороших чернил, например, чернил Леонарди, в которых давно используется железный купорос и гуммиарабик. А ещё…

Сердце сделало два быстрых затухающих удара.

Так глупо, что может и сработать.

Ломая ногти, Лэйд сорвал с чернильницы пробку и поднялся на ноги.

Даже за те несколько секунд, что он малодушно сидел с закрытыми глазами, зал переменился разительно. То, что завладело им, больше не было пучком серебристых нитей. Это был исполинский кокон высотой в восемь футов[230], разрастающийся с каждой секундой, скрежещущий точно камнедробилка, изрыгающий из себя всё новые и новые нити. Теперь они уже не казались серебряными, не пели, распластываясь в окружающем пространстве смертоносной паутиной. Потускневшие, они стали казаться стальными, а воздух, разрезанный ими, гудел и стонал.

Всё, что оказывалось в зоне их досягаемости, почти мгновенно уничтожалось. Конторские столы взлетали вверх, теряя крышки и пресс-папье, вздёрнутые, точно невесомые рыбёшки, вытянутые мальчишкой из пруда. Замирали на миг в высшей точке своей траектории — и рассыпались в труху, оседая облаками древесной пыли. Бумаги метались в воздухе ранеными птицами, рассыпаясь на лету и обращаясь тонкими бумажными полосками. Со стен сыпались рассечённые картины и обломки деревянных панелей.

Если кто-то и уцелел в этой вакханалии, то только лишь те, у кого хватило ума укрыться у самых стен. В одном из них Лэйд к собственному удивлению узнал Коу. Тот уже не помышлял о бое. Судя по тому, с какой гримасой он стиснул собственную кисть, начальник отдела безопасности потерял не только самоуверенность и свою автоматическую игрушку, но и все пальцы в придачу. И может потерять куда больше в течение следующей же минуты, если ничего не предпринять.

Чернильница, зажатая в руке Лэйда, казалась не увесистой, как граната, а невесомой, точно куриное яйцо. Не грозное оружие, а жалкий эрзац. Но сейчас это не имело никакого значения. В мире, созданном Им на манер перевёрнутого театра, в мире, где законы бытия и логики нарушаются куда чаще, чем соблюдаются, многим вещам позволительно выглядеть совсем не так, как полагается. Уж к этому-то он давно привык.

Чернильница пролетела футов шесть, едва ли больше. Стальные струны, точно уловив в ней опасность, а может, подчиняясь какому-то своему нечеловеческому рефлексу, взметнулись ей навстречу, сплетаясь в подобие силков. Будь она пулей, летящей даже со сверхзвуковой скоростью, эти струны мгновенно превратили бы её в россыпь безвредной свинцовой крошки. Но она не была оружием, она была лишь сосудом для него.

Негромко хрустнуло стекло, и чернила, уже не сдерживаемые оболочкой, выплеснулись наружу бесформенной, едва различимой кляксой. Угодив аккурат в центр ревущего и дребезжащего веретена.