Бумажный занавес, стеклянная корона

«Илюшин, заткнись! – мысленно взмолился Бабкин. – Ну не полный же он идиот! Почувствует твою издевку – и прости-прощай разговоры по душам».

– А еще был случай…

Вороной ударился в воспоминания. Сергей сначала слушал с интересом, затем приуныл. Он пытался было переключить внимание Никиты на расследование, но Вороной нашел в Илюшине понимающую душу и теперь с удовольствием изливал свою собственную. Бабкин с Макаром выслушали подробное перечисление всех тех гадостей, которыми пичкали несчастного певца. В изложении Никиты его творческая жизнь в основном сводилась к принудительному кормлению.

Закончив повесть о своих страданиях, Вороной тяжело вздохнул, поднялся и без разрешения откупорил бутылку коньяка. Илюшин с Бабкиным молча смотрели. «Бульк-бульк-бульк!» – сказал коньяк, встречаясь с бокалом.

– Эх, помянем Джоника! – с чувством сказал Никита. – Хороший был певец, хоть и говнюк! Не чокаясь, парни.

Парни, сидевшие с пустыми руками, переглянулись. Вороной крякнул, осушил бокал и некоторое время стоял, прикрыв глаза, с таким выражением лица, словно языком облизывал изнутри щеки.

Когда же Никита поднял веки, взгляд у него был на удивление ясный.

– К Вите Бантышеву тебе присмотреться надо, – сказал он, глядя между Макаром и Сергеем, словно там сидел кто-то третий. – У всех нас грешки есть. Если их вывалить на всеобщее обозрение, каждому будет паршиво. Но Витьке, если про него правду Джоник болтал…

Никита замолчал на полуслове. Моргнул, внезапно расплылся в бессмысленной улыбке, чмокнул кончики пальцев, послал сыщикам воздушный поцелуй – и, шатаясь, пошёл прочь из комнаты.

– Что Витьке-то? – вслед ему крикнул Бабкин.

Вороной застрял в дверях, словно наткнувшись на невидимую преграду.

– Кранты ему, – буркнул он, не оборачиваясь.

Глава 7

1

Грегорович шел стремительно, с каждым шагом яростно впечатывая ногу в ковер, словно давя таракана. Кеша едва успевал за ним. Редкий случай, когда Богдан опережал своего камердинера. Иннокентий обычно умел появляться первым на месте происшествия.

– Где они? – бросил Богдан охраннику.

– Парня мы у себя заперли, – пролепетал бедолага, вжимаясь в стену. – А она в комнату вернулась. Извините, Богдан Атанасович, если что не так.

Кутиков про себя ухмыльнулся. Напугал босс бедолагу.

Грегорович и сам человек изнеженный и капризный, и персонал при нем подобрался такой же. Челядь в доме не распоясывалась лишь потому, что боялась его, Кешу. При виде Кутикова даже развязный шофер Гена мигом вытягивался в струнку и таращил глаза верноподданически, что обычно клану личных водителей не свойственно. Как раз наоборот: чем дольше они возят какое-нибудь важное тело, тем плотнее на них оседает воображаемая золотая пыль, сдуваемая с босса кондиционированным воздухом. Через десять лет глядишь – не шофер за рулем, а светящийся божок, исполненный высокомерия и осознания собственной значимости. Ягодицы приняли форму автомобильного сиденья, нижняя губа брюзгливо оттопырена, над лысиной нимб в форме руля. В глаза заглянешь – а там ценник не только на каждого гаишника, но и на всех встречных.

Попадались Кеше среди шоферов и те, кто этому портрету не соответствовал, но по большей части приходилось сталкиваться с похожими на Гену.

А что касается разъевшихся ленивых охранников, те давно уже в глубине души полагали, что получают слишком скудную оплату за свою работу. А ведь сколько на них ответственности! Во-первых, следить на мониторах, не переберется ли через ограду чрезмерно ретивый журналист или поклонница, мечтающая непременно лично признаться певцу в любви, желательно, когда он лежит возле бассейна в одних плавках, а лучше и без них.

Во-вторых, пропускать автомобили гостей. И выпускать!

В-третьих, в случае необходимости выступить на защиту Богдана Атанасовича. Когда этот пункт заносили в контракт, воображение Грегоровича, очевидно, рисовало сцену эпического размаха. Разгневанная толпа волной катится на дом, возмущенная тем, что певец так долго не показывался на публике. Или подосланные Муриевым наемные убийцы сыплются через забор, как лемминги с обрыва, сверкая зубами и зажатыми в них кинжалами. В действительности же оборонять шефа от нападения охране пришлось единственный раз, когда его атаковала сдуревшая от жары белка.

Но разгневанный Грегорович, надо признать, выглядел устрашающе. «Рост подходящий, – удовлетворенно отметил Кеша. – Фактура императорская. Что еще этим болванам нужно!»

Богдан Атанасович в своей сердитой ипостаси обычно напоминал мальчишку, который ломает игрушки, падает на пол, вопит во все горло и временами дерется. Однако сейчас этот ребенок не показывался. Грегорович был зол и сосредоточен. Видеть его в таком состоянии не привык даже Иннокентий. Что уж говорить об охранниках!

– Где их задержали? – рыкнул Богдан.

– Пацана возле оранжереи. А бабу… То есть, извините, гостью вашу – в саду.

– Как она туда попала?

– Из окна вылезла. По трубе. И еще там дерево…

Грегорович постоял, раздувая ноздри. Охранник вжал голову в плечи, словно опасаясь, что ему сейчас ее откусят.

– Что она в саду делала? – тихо спросил Кеша.