Бумажный зверинец

Когда Эван впервые заявил о своем намерении приехать в Харбин, чтобы отправиться в прошлое, китайское правительство с осторожностью поддержало этот проект. Так как раньше никто этого не делал, все последствия деструктивного путешествия Эвана во времени еще не были до конца понятны. Так как все улики в конце Войны были уничтожены, а японское правительство продолжало замалчивать проблему, и у нас нет доступа к объемным архивам документальных свидетельств и образцам деятельности Отряда 731, то считалось, что работа Эвана заполнит пробелы, позволив от первого лица взглянуть на то, что там происходило. Китайское правительство предоставило Эвану и Акеми визы, предполагая, что их работа поможет Западу понять исторические споры Китая с Японией.

Однако китайские чиновники хотели отслеживать его работу. Война была значительным эмоциональным потрясением для моих соотечественников, а ее незаживающие раны долгие послевоенные годы приводили к новым и новым спорам с Японией, поэтому с политической точки зрения вмешательство правительства в это дело было обоснованным. Вторая мировая война – это не отдаленное прошлое с участием наших далеких предков, и Китай не мог разрешить двум иностранцам шастать по современной истории, словно искатели приключений по гробницам древности.

Однако с точки зрения Эвана, – и я считаю, что он прав в своем мнении, – любая поддержка, контроль со стороны китайского правительства, а также любая связь с ним уничтожила бы достоверность его труда в глазах Запада.

Поэтому он отклонил все предложения китайской стороны и даже призвал вмешаться в опыт американских дипломатов. Это разозлило многих китайцев, оттолкнуло их от него. Позже, когда китайское правительство наконец свернуло его работу после целой лавины отрицательных отзывов, лишь немногие китайцы заступились за него, потому что все считали, что он и Акеми навредили (и даже намеренно) китайской истории и людям. Эти обвинения были несправедливыми, и, к сожалению, думаю, что я не сделал всего того, что мог бы, для защиты его репутации.

В течение всего своего проекта подход Эвана был одновременно и более универсальным, и более атомистическим, чем подход, свойственный китайцам. С другой стороны, его американская приверженность идеям индивидуализма вызывала то стремление дать услышать голос и почтить память каждой отдельной жертвы. Кроме того, он пытался переступить национальные границы, сделать так, чтобы люди по всему миру проявили сочувствие к этим жертвам, осудили их мучителей и подтвердили бы нашу всеобщую преданность гуманистическим принципам.

Однако он был вынужден все больше и больше дистанцироваться от китайцев, чтобы сохранить политическую независимость своего проекта в глазах Запада. Он пожертвовал своей репутацией, чтобы вызвать хоть какое-то сочувствие на Западе. Эван пытался смягчить западные предрассудки по отношению к Китаю. Было ли это трусливым поступком? Должен ли он требовать от них большего? Не знаю.

История – это ведь не частный вопрос. Даже члены семей жертв поняли, что история имеет свой общественный аспект. Сопротивление японской оккупации – основополагающее событие в жизни современного Китая, так же как Холокост был основополагающим событием для Израиля, а революция и гражданская война – основополагающими событиями в истории Америки. Возможно, западному человеку трудно это понять, однако для многих китайцев Эван, боявшийся их участия и отказавшийся от помощи, по сути, украл и стер их историю. Он пожертвовал историей китайцев без их разрешения в угоду западным идеалам. Я понимаю, зачем он это сделал, но не могу согласиться с тем, что он был прав.

Я как китаец не разделяю преклонение Эвана перед личностным восприятием истории. Раскрытие индивидуальной истории каждой жертвы – то, чего хотел Эван, – является невозможным и ни в какой мере не решит всех проблем.

Так как наши возможности сострадать всеобщим бедам весьма ограничены, я считаю, есть риск, что его подход привел бы только к сентиментальности и выборочным воспоминаниям. Во время японской оккупации Китая погибло более шестнадцати миллионов мирных жителей. И большая часть этих страданий связана не с «фабриками смерти», такими как Пинфан, или целыми полями мертвых тел, такими как Нанкин, о которых, как известно, говорили в газетах и благодаря этому они стали центрами нашего внимания. Нет. Все происходило в бесчисленных тихих деревнях, городках, отдаленных селениях, где женщин и мужчин калечили, насиловали, убивали, а их крики скрывались холодным ветром, и их имена навсегда остались неизвестными и забытыми. Но они также заслуживают того, чтобы их помнили.

Конечно, невозможно, чтобы о каждом зверстве кто-нибудь рассказал так же красноречиво, как Анна Франк, и я не считаю, что мы должны свести всю историю к сборнику таких вот повествований.

Но Эван говорил мне, что американец, скорее, станет работать над проблемой, которую он сможет решить, чем пытаться охватить целый ряд проблем, которых он решить не в состоянии.