Бумеранг

В другом конце лагеря отдельно сидели старики. Несколько человек делали бумеранги, другие выпрямляли палки над костром. Лоб каждого украшала сплетенная из волоса красная повязка, знак того, что в юности они прошли длительную и весьма болезненную церемонию инициации[22]. Один из них кое-как говорил по-английски. Он сразу же обрушился на парней, с которыми я только что беседовал. Особенно его возмущало их нежелание подчиняться советам старших и ходить на охоту, вообще заботиться о своем племени.

Выпрямив над огнем палки, мастера отложили их в сторону и принялись откалывать твердым камнем от кремня наконечники для копий. Сделав копье, один старик взял вумеру — своего рода катапульту длиной полметра, шириной около пяти сантиметров, с длинным желобом посередине. Он положил копье в желоб так, что оно уперлось в пенек на конце вумеры. Потом, придерживая копье посередине левой рукой, сжал правой копьеметалку и несколько раз замахнулся, точно хотел метать копье.

— Бззз, вумера, — сказал другой старик, зажимая себе уши ладонями.

Не иначе он видел сверхсекретные снаряды на базе Вумера, прежде чем покинул пустыню Виктория. Первый старик все еще примерялся.

— Почему он не кидает? — спросил я.

— Плохо для наконечника. Сломается. Потом делай новый.

Я как-то не подумал о том, что кремневые наконечники хрупкие, после первого же броска выходят из строя. Но тем большего восхищения заслуживают местные охотники: ведь они берут с собой всего два-три копья — значит, им нельзя промахиваться.

— Бумеранги лучше, они не ломаются, — в шутку заметил я.

Один старик заключил, что я хочу посмотреть его искусство, и метнул только что вырезанный бумеранг. Как и все бумеранги в этой части Австралии, он был слабо изогнут и не возвращался. Но старик просто решил эту проблему: он свистнул, и тотчас его собака сбегала за бумерангом.

Мне пришла в голову отличная (на мой взгляд) идея, Я сходил за возвращающимся бумерангом, который купил у Джо в резервации Лаперуза, и несколько раз метнул его. Увы, моя попытка произвести впечатление на стариков не возымела успеха. Они глядели на меня совершенно равнодушно и что-то бормотали себе под нос.

— Что они говорят? — обескураженно спросил я своего переводчика.

— Что им возвращающиеся бумеранги ни к чему. Они всегда с первого раза попадают в цель. Возвращающиеся бумеранги — это для детей.

Эх, надо было показать им мое охотничье ружье! Но только я направился за ним, как послышался голос миссионера, созывающего все племя. К моему удивлению, никто не двинулся с места, хотя они явно слышали зов, потому что вдруг оживленно стали что-то обсуждать. Наконец встали.

— No bloody tucker, no bloody sermon, — перевел мой собеседник содержание беседы стариков. Иными словами, они отказывались слушать проповедь, пока их не накормят.

Мужчины в вязаных шапочках уже начали вскрывать ящики и развязывать мешки; к ним со всех сторон спешили обитатели лагеря. У миссионера был список, и он попытался выстроить людей в очередь, но из этого ничего не вышло. В ящиках оказался чай, мыло, табак, в мешках — мука и сахар. Маленький сверток содержал несколько луковиц и картофелин.

Помощники в шапочках быстро присвоили лук и картофель и поторопились набрать побольше чаю, сахару, муки. Лишь после этого они стали раздавать паек своим соплеменникам, которые пришли с жестяными банками, тряпицами и картонными коробками.

— Кроме чая, сахара и муки они что-нибудь получают? — спросил я миссионера.

— Нет, это все, что мне присылают из управления. Еще мыло и табак. Картофель и лук я сам раздобыл, иногда мне удается купить сухое молоко для детей.

Как это принято здесь, в глухих местностях, аборигены не пекли настоящего хлеба, довольствуясь так называемыми йатрегз — замешанными на воде лепешками. В большом котле заварили чай (заварки и сахару поровну). Я и без того обливался потом, а глядя на то, как они глотают кипяток, совсем взмок. А жители лагеря продолжали пить в свое удовольствие, даже самые маленькие получили по огромной кружке.

* * *

Возвращаясь на своей машине через эвкалиптовый лес, я был во власти печального раздумья. Ясно: в Яла-те повторится та же ошибка, которая была совершена в Улдеа. Аборигенам навязывают чужой и вредный для них образ жизни. Но главное: даже если миссионерам удастся в конце концов превратить аборигенов в безупречных мелких буржуа, все равно белые не признают коренных жителей равноправными. В Южной Австралии расовые предрассудки так же широко распространены и так же глубоко укоренились, как в восточных штатах. Поневоле пожелаешь, чтобы миссионеры начали с белых — попытались сперва их сделать добрыми христианами…

С востока…