Бунт континента

«Я увидел на берегу генерала Вашингтона, размахивающего шляпой в состоянии полного ликования. Его обычная сдержанность испарилась. Он кричал только одно: └Адмирал де Грасс прибыл в Чесапикский залив!“ Это был человек, на минуту забывший, что ему выпало быть вождем Северной Америки, и сделавшийся просто гражданином, охваченным радостью по поводу счастливого поворота судьбы для своей страны. Ребенок, чье заветное желание вдруг исполнилось, не мог бы выразить свой восторг более искренне и полно».

Из воспоминаний французского офицера армии генерала Рошамбо

Осень, 1781

«Генерал Генри Клинтон информировал лорда Корнваллиса о том, что у него не осталось сомнений: американцы и французы готовят наступление на Нью-Йорк, поэтому он не сможет послать ему просимые подкрепления. Лорд Корнваллис не был согласен с ним, но ему ничего не оставалось делать, как поспешно начать укреплять свои позиции вокруг города Йорктаун в Вир-джинии. Между тем граф Рошамбо и генерал Вашингтон секретно изменили планы и двинули объединенную франко-американскую армию на юг. 24 августа они пересекли Гудзон и быстрым маршем достигли Филадельфии. Совершив трудный и утомительный переход, армия вошла в Вильямсбург 14 сентября».

Мерси Отис Уоррен. «История революции»

ОКТЯБРЬ, 1781. ЙОРКТАУН, ВИРДЖИНИЯ

Только к вечеру Гамильтон смог уединиться в палатке, чтобы написать необходимые письма: жене Элайзе, ее отцу — генералу Скайлеру, ее сестре Анджелике. Если он погибнет в завтрашнем штурме редута № 10, ему хотелось, чтобы дорогие ему люди получили от него прощальные слова любви. С другой стороны, что если он останется жив? Грустно-прощальный тон мог без нужды напугать его адресатов, и они будут обречены до следующей почты жить в напрасной тревоге. Он решил писать немного загадочно и поручить отправку посланий Габриэлю Редвуду на следующее утро после атаки — но только в том случае, если он будет убит или тяжело ранен.

Жене он регулярно писал во время всего двадцатидневного марша от Вест-Пойнта до Вильямсбурга. Но этот марш был окружен такой секретно-стью, что ему нельзя было даже называть города, через которые они проходили. Было использовано множество хитростей, чтобы оставить британцев в уверенности, будто объектом атаки будет Нью-Йорк. Для этой цели на западном берегу Гудзона выстроили большой палаточный лагерь. Множество подвод въезжало в него ежедневно с разных сторон с грузами и выезжало опустевшими. По реке доставлялись понтоны и барки, необходимые для переправы. Из донесений лазутчиков, из перехваченных писем, из показаний предателя Арнольда генерал Клинтон знал, что Вашингтон много лет лелеял мечту отбить Нью-Йорк, отомстить за свои поражения летом и осенью 1776 года. Укрепление фортификаций и усиление гарнизона этого города британцы считали своей главной задачей.

Внезапность удара — вот что было до сих пор ключом ко всем победам американцев. Но одно дело — провести под покровом ночи и зимнего шторма отряд в две тысячи человек и внезапно ударить по Трентону. Другое — тайно перебросить десятитысячную армию на расстояние не восемь миль, а четыреста! Целью похода было поймать армию врага, неосторожно загнавшего себя в ловушку на полуострове между устьями двух вирджинских рек: Джеймс и Йорк. Многим это казалось невыполнимым в начале пути. А когда чудо случилось, когда все части гигантского маневра сошлись одна с другой и армия генерала Корнваллиса оказалась заперта в Йорктауне, мысль о руке Провидения стала всплывать в сознании участников похода как единственное возможное объяснение.

Конечно, благодарные американцы не забывали о том, что Провидение на этот раз включило в свои непредсказуемые замыслы огромный французский флот. Двадцать девять линейных кораблей, вооруженных сотнями орудий и имеющих три тысячи солдат на борту, приплыли из Вест-Индских островов под командой адмирала де Грасса, вошли в Чесапикский залив и отрезали осажденных британцев от возможной помощи с моря. Правда, этот флот должен был вернуться на острова не позднее конца октября. Осаждающим следовало спешить.

Гамильтон зажег свечу, подвинул чернильницу, крупно вывел на первой строке «Дорогая Элайза!». В письмах, отправленных ей с дороги, он писал о том, что ее любовь стала для него главной пищей души, что он дорожит ею, как скупец может дорожить спрятанным сокровищем. «Каждый прошедший день убеждает меня в том, что мне следует оставить служение стране и посвятить себя целиком тебе. Пусть другие жертвуют своим временем и покоем в погоне за властью и славой».

Выводя на бумаге эти слова, он был абсолютно правдив, ибо в момент писания они точно выражали то, что он чувствовал к жене. А если бы кто-то напомнил ему, как все предыдущие месяцы он упрашивал Вашингтона дать ему роль в командовании боевыми частями, он не смутился бы таким явным противоречием. К своим двадцати шести годам он достаточно изучил себя и решил смириться с тем, что он — человек порывов. Хватит ему стыдиться тех моментов, когда порывы сталкивались друг с другом и навлекали на него упреки в непоследовательности.