Бунт континента

Голова Габриэля Редвуда просунулась во входную щель палатки.

— Сэр, тут один джентльмен просит разрешения поговорить с вами.

— Он назвал свое имя?

— Да. Это пасынок главнокомандующего, мистер Джон Кустис.

— О, конечно, проси!

Гамильтон встал из-за стола, встретил позднего посетителя у входа, приветливо пожал руку. Он знал, что Вашингтон во время остановки в Маунт-Верноне наконец уступил просьбам Джеки, взял его в действующую армию. Однако только на роль своего личного адъютанта.

— Очень рад вашему визиту. Жалею, что нам не довелось ближе познакомиться раньше. Мы с вами, кажется, ровесники? Среди моих друзей есть выходцы из Массачусетса, Нью-Йорка, Южной Каролины, даже из Франции и Германии, но до сих пор ни одного вирджинца. Мне всегда было интересно узнать, какие переживания, какой опыт выпадает на долю человека, родившегося и росшего в этом красочном и своеобразном крае.

— Мы ровесники, да. Но вы уже полковник, а мне только-только удалось добиться у генерала Вашингтона разрешения вступить в армию.

— Вас привлекает военная служба?

— По крайней мере у меня есть надежда, что это дело мне по плечу. Оружием я владею с юности, хорошо ориентируюсь в горах и лесах, на лошади могу проехать хоть восемь часов, хоть больше. Не знаю, сумею ли я командовать солдатами, вести их в бой. Но ведь узнать это можно только на опыте.

— Сознаюсь вам, мои первые попытки в этом деле были обескураживающими. Мне казалось, что все рекруты, присылаемые на мою батарею во время боев за Нью-Йорк, должны были быть пламенными американскими патриотами, которые только и рвуться в бой. Каждый случай дезертирства, пьянства, воровства, неподчинения изумлял меня как нечто противоестественное, вгонял в растерянность.

— Сколько помню себя в своих отношениях с генералом Вашингтоном, я был для него предметом огорчений и разочарования. В колледже удержаться на сумел, ехать на учебу за границу отказался, потому что рано влюбился и хотел жениться. Когда все видные вирджинцы ушли на войну, меня избрали депутатом в штатную ассамблею, но и там я ничем не проявил себя. После смерти моей сестры Патси я остался единственным выжившим ребенком у моей матери. Вы можете себе представить, какими глазами она смотрела на своего мужа каждый раз, когда речь заходила о моем вступлении в военную службу.

— Удалось ли вам по крайней мере соединиться со своей возлюбленной?

— О, да! Обеспечить своих родителей внуками — это единственное, в чем я преуспел. Моя жена рожала уже семь раз, и четверо детей выжили и растут здоровенькими. На пути сюда, во время остановки в Маунт-Верноне, мой отчим увидел их впервые, и радости его не было границ.

— Я пытаюсь представить себе генерала Вашингтона играющим с внуками, но у меня не получается.

— Это случается нечасто, но иногда невозмутимость и самообладание изменяют ему. Видели бы вы его ликование месяц назад, когда пришло известие о том, что эскадра адмирала де Грасса вошла в Чесапикский залив. Он скакал по доскам причала, размахивал руками, в одной — сорванная шляпа, в другой — белый платок, и вопил только одно слово: «Де Грасс! Де Грасс!»

Гамильтон, откинувшись на спинку стула, начал смеяться и недоверчиво качать головой. Потом посерьезнел и вгляделся в лицо гостя.

— Мистер Кустис, я догадываюсь, что у вас были причины нанести мне поздний визит. Если вы имеете какую-то просьбу, не стесняйтесь высказать ее. Я постараюсь во всем пойти вам навстречу.

— Да, просьба есть... Для меня — очень важная... Догадываюсь, что вам будет нелегко выполнить ее... И все же...

Джеки достал из кармана платок, отер капли пота со лба. Узел каштановых волос на его затылке был завязан так туго, что натягивал кожу на лице, и оно заострялось, как мордочка у лисенка.

— Полковник Гамильтон, — тон его неожиданно стал торжественным и серьезным, — я прошу вашего разрешения принять участие в завтрашнем штурме. Возьмите меня в свой отряд простым солдатом.

Огонек свечи отражался в глазах гостя, наполнял их сиянием надежды. Ошеломленный Гамильтон вдруг подумал, что, наверное, и у него самого был такой же вид и голос — смесь мольбы, обиды, возмущения — каждый раз, когда он просил Вашингтона о переводе в действующую армию.

— Мистер Кустис, я понимаю ваши чувства... Это желание испытать себя, доказать себе и всему миру, что ты уже мужчина, — оно так знакомо мне... Но и вы должны понять меня... Генерал Вашингтон стал для меня чем-то вроде отца... Этой весной, впервые за пять лет моей службы ему, у нас произошла размолвка по пустячному поводу — и я переживал ужасно... Как же я могу за его спиной нарушить его волю в таком важном деле? А если вас ранят или убьют? Я буду казнить себя до конца жизни.

— Уверяю вас, это не будет нарушением воли моего отчима. В глубине души он хотел бы, чтобы я получил боевое крещение... Но он так бережно относится к чувствам моей матери, что никогда не даст мне разрешение открыто.

— Мистер Кустис, я тоже не могу сделать это. Только представить себе, какими глазами будет смотреть на меня миссис Вашингтон... Ужас!