Бунтарь

— Воевать. И победить. Перешибить костяк янки, как перешибли англичанам. Нечего к нам с указаниями лезть, я же к ним не лезу?

— Так вы будете воевать? — робкий огонёк надежды на успех проваленного, казалось, задания затеплился в душе Старбака.

— Куда ж я денусь? Буду. Но не за пятьдесят долларов.

Труслоу оставил пилу в покое, а Ропер застучал молотком, управляясь с клиньями.

— Э-э, мистер Труслоу… Большего я предложить не уполномочен.

— Я не требую большего. Драться я буду, потому что считаю нужным драться. Считал бы иначе — пятьдесят раз по пятьдесят долларов ничего не изменили бы. Хотя Фальконеру этого не понять. — вязкая струйка табачной слюны вылетела из его губ, — Папаша Фальконера, тот соображал, что сытая гончая след не берёт, а сынок чересчур уверен в том, что всё покупается и продаётся. А я не покупаюсь. Я готов воевать, но не за деньги, а за то, чтобы помочь Америке остаться тем, чем она была и есть: лучшей чёртовой страной в целом чёртовом мире! А если ради этого мне придётся грохнуть с десяток-другой сопляков-северян вроде тебя… Что ж, не вопрос… Что у тебя, Ропер? Всё?

Пила опять зазвенела, а Старбак задумался. Почему Вашингтон Фальконер так страстно желал заполучить в Легион Труслоу? Почему не пожалел кругленькой суммы в пятьдесят долларов? Возможно, полагал, что, если с этим упрямцем в Легион придут ещё с полсотни таких же упрямых, но таких же битых жизнью ребят, затраты окупятся? Общения с Труслоу Натаниэлю хватило для твёрдого убеждения: отряд таких вот демонов с холмов будет воистину непобедим.

— На кого учился, парень? — не прерывая работы, спросил коротыш.

Подмывало соврать, но мозги не работали:

— На священника.

Пила резко остановилась, и Ропер наверху негодующе высказался. Труслоу пружиной развернулся к Старбаку:

— Так ты поп?

— Должен был им стать.

Напоминание о собственном отступничестве больно резануло по сердцу.

Труслоу вперил в юношу испытующий взгляд, затем как-то суетливо отряхнулся, будто только осознал, какого высокого гостя ему довелось принимать, и угрюмо сообщил:

— Для тебя есть работа.

Видя, что Старбак недоумевающее косится на пилу, покачал головой:

— Поповская работа. Ропер, лестницу!

В канаву опустилась грубо сколоченная лестница, и Старбак, повинуясь кивку Труслоу, полез наверх, кривясь от соприкосновения истерзанных ладоней с шероховатыми занозистыми перекладинами.

— Книга с тобой?

— Какая книга?

— Ваша поповская книга, какая же ещё? А, ладно, в доме есть. Ропер! Скатайся к Деккерам. Скажи Салли с Робертом, пусть живо чешут сюда. Возьми лошадь парня. Звать тебя как, мистер?

— Старбак. Натаниэль Старбак.

Громкая фамилия, очевидно, ничего не сказала Труслоу.

— Возьмёшь лошадь мистера Старбака. — наставлял он Ропера, спеша к хижине, — Предупреди Салли, что отказа я не потерплю.

Пёс зарычал на Старбака. Труслоу цыкнул на собаку и скрылся в доме.

— Ничего, что я попользуюсь вашей кобылкой? — извиняющимся тоном спросил Ропер, — Не волнуйтесь, мы с ней старые друзья. Она ведь из конюшни мистера Фальконера? Покахонтас, по-моему?

Старбак неопределённо пожал плечами. Его интересовало другое:

— Кто такая Салли?

— Дочь Труслоу. — хихикнул Ропер, отвязывая кобылу и проверяя подпругу, — Вся в папашу. Коль правду треплют, что в каждой бабе сидит по дьяволу, то в Салли их, небось, целая дюжина сидит. Когда мать отдала Богу душу, Салли съехала к миссас Деккер, а миссас Деккер терпеть не может Труслоу.

Ропер покачал головой, дивясь причудливости людских взаимоотношений, и влез в седло.

— Я еду, мистер Труслоу! — крикнул в сторону лачуги.

— Давай, Ропер! Дуй!

Труслоу выскочил из дома, неся здоровенную Библию с оторванным переплётом и отсутствующей задней обложкой. Сунул книгу Нату:

— Держи, мистер.

Подойдя к бочке с дождевой водой, Труслоу намочил волосы и кое-как пригладил их пятернёй. Сверху нахлобучил шляпу. Махнул Старбаку:

— Давай за мной, мистер.

Натаниэль послушался. Жужжали мухи. Баюкая книгу на предплечьях, чтобы лишний раз не тревожить ссаженные ладони, юноша попытался объяснить Томасу Труслоу, какую ошибку тот совершает:

— Я не рукоположен в сан, мистер Труслоу…

— Руко… Чего? — Труслоу остановился на краю поляны, расстегнул джинсы и принялся облегчаться, — Вонь мочи отпугивает от огорода оленей. Так что ты там не руко…?

— Не рукоположен. Не благословлён на служение.

— Но книгу читал?

— Библию? Конечно.

— И мог быть руко-чего-ты-там?

Вновь укол совести.

— Не уверен, что хотел…

— Мог или нет?

— Ну… мог.

— Значит, для меня ты достаточно хорош. Пошли.

Застегнув штаны, Труслоу привёл Старбака к одинокой могиле под усыпанными мелкими красными цветами деревьями. Могила была не очень давней — трава на холмике пробиться не успела. Вместо надгробия в головах торчала широкая доска с вырезанным именем «Эмили».

— Моя жена. — коротко бросил присмиревший и сгорбившийся Труслоу.

— Мне жаль.

— На Рождество умерла.

Столько горя и безысходности прозвучало в трёх словах, что Старбаку стало не по себе.

— Эмили была хорошей женой, и я был для неё хорошим мужем. Она меня делала таким. Хорошая жена и мужа делает хорошим. Она и делала.

— Она болела?