Буратино - правда и вымысел. Часть 3. Чугунные крылья Икара

Буратино, Рокко и Лука расселись в приятно чистой комнате — закурили. Лука задул керосиновую лампу, и утренний таинственный полумрак окружил курящих. Они вели серьёзный разговор, решали, что им делать, и тут дверь открылась, и на пороге появился Серджо. Он выглядел растерянно и возбужденно. Помахав секунду-другую руками, что, видимо, облегчало его мыслительный процесс, Серджо наконец сказал:

— Синьор Буратино, кажись, моего братишку Фернандо того.

Прикончили, значит.

— Да брось! — не поверил Лука.

— Может, он это… того… Опять же, живой, я же не доктор какой- нибудь, да вот только пихал я его, пихал, а он ни гу-гу, и горло у него всё в крови. Лежит себе за ящиками, словно спит, а по нём уже даже муха бегает. Одна пока что.

Все члены банды пошли смотреть на Фернандо. И действительно, тот был мёртв. Он полулежал за углом сарая, навалившись на ящики именно там, где ему приказал находиться Рокко. Его горло было перерезано от уха до уха, чёрная спёкшаяся кровь залила всё вокруг, так много её вытекло из этого большого человека.

— Заснул, видать, — констатировал Чеснок. — Он частенько засыпал. И пистолет у него пропал.

— Надо похоронить по-христиански, — сказал Пепе.

— Точно, — согласился Лука, — попа пригласить, могилу сделать, гроб, опять же, купить.

— Всё это будет, — с неожиданной суровостью произнёс Буратино, — но сначала над телом нашего соратника мы поклянёмся, что никогда не простим врагам его безвременной кончины.

Всё это было сказано с холодным гневом, и все прониклись и сказали: «Клянёмся».

Труп Фернандо взяли и внесли в «офис», уложили на дорогой стол, и Буратино стал заниматься организацией похорон.

Серджо остался с телом брата наедине, он тяжело сопел, хмурился и удивлялся, понимая, что больше нет у него брата. Это удивление носило характер печали. Если бы Серджо умел, он, наверное бы, плакал. Но плакать он не умел и поэтому только вздыхал и бубнил себе под нос:

— Как же так, братка. Что же ты так. Эхе-хе, какой же ты неловкий оказался. Я же теперь почти один, окромя синьора Буратино и нет теперь никого у меня. С кем я теперь есть буду, разве же синьор Буратино едок, не- е, не едок, так, расстройство одно, как птичка поклюёт да и только, ни каши с ним ведро ни съесть, ни колбасы пару кило. Почти один я остался, Лука тоже не едок, и Рокко едок никудышный. Пепе Альварес он, конечно, ест, мужчина крупный, но до тебя ему — ого-го, как до Пекина.

Так сидел и горевал Серджо над холодным телом своего единственного брата.

И в эту минуту на дороге, ведущей из города, появился человек. Чеснок увидел его первый и несколько секунд вглядывался, взведя курок револьвера. А когда тот приблизился, Рокко его узнал. А был это не кто иной, как Джанфранко Гопак. Он издали помахал рукой Чесноку, как старому знакомому, и крикнул:

— Эй, Рокко, убери пистолет, это я, Гопак.

— Я вот сейчас тебе уберу пистолет, — многообещающе, но тихо сказал Рокко, делая вид, что прячет оружие, — ты только поближе подойди.

Но сияющий вид Гопака его насторожил, и он решил выяснить, чего это Джанфранко припёрся играть со смертью.

Когда тот подошёл на расстояние пяти шагов, Рокко сказал:

— Стой. Говори, чего припёрся, и без фокусов давай, а то продырявлю. Джанфранко молча полез в карман и достал оттуда грязную тряпку.

— Вот, — сказал он, протягивая её Чесноку, — разверни.

— Что ж я, дурак какой, всякие грязные лохмотья ворошить. Сам разворачивай и без шуточек. Я тебя предупредил.

Гопак, морщась конопатой физиономией, развернул тряпицу и протянул содержимое тряпки для обозрения Чесноку.

Тот только взглянул и с отвращением отшатнулся. На грязной тряпке лежало ухо.

— Это чьё? — спросил он, морщась, как и Гопак.

— Комара, — ответил Гопак.

— А где же он сам?

— В нашем городе, — спокойно сказал Гопак, — он больше не объявится.

Кажется, у него дела в других местах.

Глаза Чеснока встретились с глазами Джанфранко. Они больше не говорили, они и без слов понимали друг друга. Чеснок молча кивнул, кивком предлагая Гопаку идти к строениям, где шевелились остальные ребята.

Все сбежались посмотреть ухо. Все были немногословны, только один расстроенный смертью брата Серджо, удивлённо глядя на этот кусочек мёртвой плоти, говорил:

— Оно да… Ухо. И чьё же?

— Комара, — ответил ему Джанфранко.

— А как же он теперь без уха-то? — не унимался Серджо.

— Обойдётся, — ответил вместо Гопака Рокко, — оно ему теперь без надобности.

— Оно это так, без уха жить можно, — соглашался Серджо, — что ж ухо, вот если бы нога… Хотя и без ноги можно, а вот без двух ног жить тоскливо, хотя тоже не помрёшь, а вот без ног и без рук…

— Да хватит уже бубнить, — оборвал его Чеснок, — «без рук», «без ног». Он взял ухо у Гопака и, замотав его в тряпку, туда же замотал и камень.

Пошёл к морю и швырнул свёрток подальше в воду.

Все занялись своими делами, а Джанфранко Гопак остался с Буратино.

Он молча ждал, пока тот ему что-нибудь скажет.

Буратино выдержал паузу, а потом задумчиво начал:

— Говоришь, ухо Комара?

— Ну да, синьор Буратино. Убил я его, гада.