Буреполомский дневник

Как безумно, бесконечно долго он тянулся, этот вчерашний день!.. Казалось бы, вот уже обед прошел вот и с ужина вернулись, – а все равно, пока еще после этого сидишь, читаешь, ждешь СВОЕГО ужина и одновременно звонка от матери (вчера опять ей не дали вечером, твари, дозвониться!), потом носишь, по новому твоему жизнеустройству здесь, туда–сюда эти кружки с кипятком, – кажется, успеваешь прожить еще целую жизнь. Весь день вчера мне было тошно и мерзко, с самого утра, с этой истории с окном, и до самого вечера как ком какой–то в горле стоял, – только не в горле, а какая–то особенная мерзость была в душе. И только сегодня утром, проснувшись, я понял, какая: нерешенный вопрос о том, как теперь быть, если вызовет к себе отрядник, а эти блатные выродки требуют докладывать им. Для меня это – тошно, мерзко до рвоты, внутренне совершенно неприемлемо, – признавать их тем самым за власть, за начальство над собой, выполнять их наглые требования; да и просто подходить к ним близко стоять рядом – физически омерзительно в высшей степени, особенно рядом с шимпанзе. А не пойти к отряднику тоже нельзя, – там всегда что–то важное, будь то почта или новый выговор. Конечно, время лечит все, и со временем сотрутся, поблекнут и эти их идиотские порядки, их гнусная слежка друг за другом и за мной. Да, м.б., и шимпанзе опять закроют в изолятор (вот было бы счастье, если бы в БУР на полгода!..). Но если сейчас, в эти дни, до Н.г., отрядник все же вздумает мне принести эти ПОРТОСовские материалы, – это будет плохо именно с этой вот стороны. После Н.г., мне почему–то кажется, станет легче, да и вряд ли он придет до конца праздников.

Пробовал сегодня узнать насчет своего чайника. Пока что тишина, никаких известий. Сказано мне было, что существо, для которого чайник этот и забрали, пока что в больнице, и чайником по–прежнему пользуется, и его вроде бы до сих пор не отмели. Последнее с такой же вероятностью может быть и враньем, т.к. там он явно “не положен”. Едва ли вернут...

Тишина, часть лампочек выкручена, свет приглушен, все спят. Время 10–00. Воскресенье. Лучшее время дня – утро, пока все они дрыхнут и можно спокойно заняться чем–то важным, пока никто не смотрит, не лезет и не мешает. А главное – спит шимпанзе, колобродящее по ночам. В общем, ситуация теперь здесь, в бараке, такая же, как была у меня в тюрьме, на 1–й “сборке” в 2007 году, когда свободно себя чувствовать в камере можно было лишь с утра, пока дрыхла эта мразь, за ней “смотревшая” – Сергей Галибов, 1982 г.р.

15–11

Такая тоска, просто с ума сойти. Тоска, одиночество, отчаяние... Еще 2 года в этом кошмаре, день за днем... И не у кого искать настоящей поддержки, и не к чему прилепиться душой... Вся жизнь – в руинах, и прошлая, и настоящая, а будущего – нет...

15.12.08. 18–05

Эти 2 старых хрыча напротив меня так и продолжают открывать окно в любое время дня и ночи, когда им вздумается. Когда немного, но чаще – нараспашку. Выхожу на улицу, закрываю оттуда, когда уж совсем невмоготу. Хорошо, что сегодня днем пошел снежок и несколько потеплело.

Сейчас перед столовой собрали большую толпу из 12–го и 13–го отрядов, одновременно пришедших на ужин. Какой–то “мусор” требовал построиться по трое. Из 12–го многие просто повернули назад, в барак. Оставшихся, и нас с ними, в конце концов запустили во двор столовой так, толпой, без всякого построения. Выхожу из столовки – во дворе опять стоит толпа, ворота закрыты. Но, вопреки ожиданиям и стоящему рядом с воротами “мусору”, выпустили тоже без построения.

Манька, сволочь, по–прежнему приходит только проверить свою баночку, посидит возле нее пару минут – и сваливает...

Ужасная тоска, усталость, полная душевная вымотанность и упадок сил. Мертвое состояние. Я – покойник, и смотрю на мир живых с того света, из преисподней. Осталось еще 825 дней; сегодня (понедельник) пошла 118–я неделя.

Вчера уже после отбоя, пользуясь звонком матери, дозвонился опять “своей” Ленке. Продиктовал ей здешний номер, которого у нее якобы нет. После этого говорю ей: сейчас не могу больше говорить, тратить деньги со счета, позвони мне завтра после часа (дня). Она отвечает: а почему обязательно завтра, разве нельзя в другой день? Да нет, можно, конечно; за 2 года можно еще успеть позвонить, торопиться и впрямь некуда. Можно и вообще не звонить, если нет в этом (т.н. во мне) внутренней потребности. Честно говоря, я аж опешил, услышав этот ее вопрос, нельзя ли в другой день. И, разумеется, до этого момента (7–й час вечера) она не позвонила. Видимо, прав я был еще летом: отношения эти умерли окончательно и навсегда, никакого возврата к ним быть уже не может.

17.12.08. 9–31

Сейчас идет шмон на 9–м бараке, на том “продоле”. Вчера, кажись, не было нигде. Позавчера (или все же вчера? Отшибает память...) – тоже на том “продоле”. Я уже не раз замечал по часам: последнее время крик: “Шмон–бригада на большом!” раздается ровно в 9–25. Хорошо: хоть не ждать до 11–ти, как раньше...