Буреполомский дневник

Два старых идиота, живущих прямо напротив меня, сразу за “обиженными”, повадились – как раз к начавшимся вчера морозам – открывать форточку. Один – “спортсмен”, бегает по утрам, до подъема, – выходя бегать, открывает ее где–то до половины. Второй замерз, т.к. был не одет, – это его разозлило, он оделся, открыл на всю ширь, да еще воткнул палку, чтоб с улицы закрыть было нельзя. Полсекции, в том числе и я, сразу замерзло, – с одной форточки несет холодом так, будто ты на улице, – а этот старый психопат сидит на своей шконке под окном, пьет чай и только ухмыляется на все просьбы закрыть. Но палку он все же убрал. Я пошел и закрыл с улицы. Через пару минут “спортсмен” опять вышел бегать и с улицы же открыл опять. Я пошел и опять закрыл. Короче, дурдом...

А каким истерическим смехом (про себя) встретил я вчера заявленное мне постановление этого их часового сходняка с чифиром, – чтобы отныне к отряднику, когда он сидит у нас в бараке, в своем кабинете, и вызывает к себе, не ходили по одному!.. Ей–богу, они сбрендили уже совсем, вся эта полоумная “братва” во главе с шимпанзе! Меня отрядник как раз вызвал вчера – оказывается, Юля Приведенная, “портосовка”, которую еще недавно саму вытаскивали из тюрьмы, прислала мне какую–то “портосовскую” литературу, – безумную, как и все у них, это заметно, как только берешь их творчество в руки. Отрядник при мне вскрыл конверт, показал все – и забрал в цензуру (точнее, конечно, в оперчасть), как обычно. А едва я оттуда вышел, – подбежала одна блатная вошь, возбужденно поинтересовалась, что я делал у отрядника, и на мое объяснение столь же возбужденно сказала, что “сегодня же был разговор, чтобы по одному к отряднику не ходить!” – и потащила меня разбираться к шимпанзе, к новому здешнему начальству...

9–15

Состояние, близкое к полному отчаянию. Кошмар! – еще 2 с лишним года среди этих психопатов, этой полушизы–полукриминала!.. От одной этой мысли можно сойти с ума... Лучше 5 лет просидеть в одиночке где–нибудь в Магадане (который мне обещал Милютин), чем с этими буйными психами – хотя бы месяц... И хотя не так уже регулярно и неотступно, как в тюрьме, приходит мне эта мысль о суициде, о том, чтобы на все плюнуть – и разом покончить со всем этим затянувшимся бредом, – но все же она приходит, и как раз это вот чувство отчаяния и безысходности, беспросветность ежедневной, целыми годами, жизни среди буйных психов и уголовников, – это мое отчаяние, с которым я по сей день продолжаю каждое утро тут просыпаться, лучше всего подводит к этому беспечальному концу. О, если бы у меня только хватило мужества!..

А как они будят несчастных “обиженных” каждое утро, эти твари! Я лежу напротив и наблюдаю эти сцены: едва включают свет, а то и до него, человека 4–5 “начальничков”, подходя специально или просто идя мимо, начинают толкать и пинать ногами со злобой и руганью их шконки. Ту, что стоит отдельно прямо напротив моей, на которой спят уж самые забитые и жалкие из этих бедолаг, – пинают особенно яростно; тот злобный старикашка–психопат, живущий прямо за ней, что подпер сегодня палкой окно, – он регулярно наваливается на эту шконку всем корпусом так, что она прямо валится на соседнюю. Это злобное издевательство считается здесь абсолютно в порядке вещей, никому и в голову не приходит, что здесь что–то не так. Как же! – на воле они были никем и ничем, самыми низами общества, отбросами, пьянью, социальным дном, – а тут, в зоне и тюрьме, есть целая каста людей, стоящих официально (!!) ниже их, людей бесправных, которым запрещено давать сдачи, если их бьют и пинают... О, с каким наслаждением все это отребье будет пинать таких же, но при этом еще и официально бесправных бедолаг, будет не то что шконки их валить, – ногами топтать!..

Стал писать про то, что они буйные психи, – и вспомнил: ведь тут у некоторых в самом прямом смысле печать идиотизма на лице. Юные дауны, (недо)выпускники вспомогательных школ на воле...

Тягостно это вспоминать, но большинство тех, кто и на воле меня окружал, – тоже психопаты. Люди, не способные справиться со своими нервами, управлять своими эмоциями и настроением. Ты к нему обращаешься по делу (по которому, м.б., и не к кому тебе больше обратиться), а он, не дослушав тебя, начинает визжать и орать, впадает в истерику – и ни о каком деле уже речи быть не может... Начиная с матери – сколько вокруг меня таких! Почти все... Нормальных, выдержанных, спокойных, – по пальцам одной руки сосчитать. Но на воле я хотя бы не зависел от них до такой степени, как здесь, когда вот такая тварь откроет окно в мороз – и хоть околей, ей плевать на тебя...

14.12.08. 9–45