Буреполомский дневник

Все остальные новости – мрачные. Продолжается тут, в этой проклятой зоне, "закручивание гаек" и "наворачивание режима", о чём прямо говорят, заходя в барак и собирая всех в "культкомнате", начальнички. Одна такая лекция о необходимости поголовно для всех подъёма, выходов на "проверку" и походов в столовку, была вчера вечером. Зэки пререкались с пришедшим "мусором", спорили, но – спорили по–рабски, как холопы с барином, сам статус которого не ставится ими ни под какое сомнение, а оспариваются лишь отдельные его приказы. Он справедливо заметил, что они спорят, желая выговорить себе хоть какие–то послабления. Да, задача выше у них не поднимается, Я–то в этой "публичной дискуссии" участия не принимал (а зачем?), но, будь эта дискуссия, пересыпаемая постоянными типа "шутками" и "юмором", у нас с ним наедине, непременно тоже "пошутил" бы: "(имя–отчество), как вы думаете, у вас шейные позвонки крепкие? Если, допустим, вы опять зайдёте в отряд с очередной лекцией о подъёме, зарядке и столовой, а из отряда – ну, не все 100 человек, но хотя бы человек 10, например, вдруг захотят все разом, одновременно, взять вас, да и провернуть вашу голову на шее пару раз вокруг своей оси. Как вы думаете, через сколько времени вы умрёте? Через минуту, через 10 секунд, или, может быть, сразу же?" Ну, и ненавязчиво так пояснить ему, что ПОТОМ, после этого события, конечно, приедет ОМОН, всем переломают рёбра, добавят срока и т. д., но, в конце концов, и рёбра (у большинства по крайней мере) срастутся, и срока, даже добавленные, кончатся; а вот он, драгоценный наш начальничек, будет к тому времени давно гнить в земле, и не воскреснет уже никогда, и никакой ОМОН его, увы, не оживит...

А сегодня утром, идя в баню (вдвоём с "общественником", за которым я увязался самовольно, так как если идти в баню со всей толпой, то приходишь последним, когда все скамейки для раздевания давно и плотно заняты, не говоря уж про "лейки"), встретили "шмон–бригаду", шедшую, как оказалось, не к нам, а в 8–й отряд. Что уж они могли там искать? Там и так постоянно то шмоны, то ещё что–нибудь: отряд неспокойный, один из самых бузотёрских во всей зоне, пользующийся поэтому повышенным вниманием начальства. Таким образом, подтверждается мой вполне очевидный вывод, что шмоны у этой пятнистой (в камуфляже) нечисти – это просто такой способ наказания, способ испортить жизнь тем, кто не нравится и мешает, поскольку бить в открытую – это чревато, а шмон – это вполне (как бы) законное "оперативное мероприятие", хоть каждый день можно проводить...

И в этом вот аду предстоит просидеть ещё 3 года. О чём же ещё писать, кроме тоски?.. Нет, конечно, воля к борьбе и вера в конечную победу присутствует в душе, – но она присутствует как фон, где–то на заднем плане, не требуя ежедневной перепроверки и подтверждения. Сломать им меня не удалось за эти почти 2 года и не удастся впредь, – никогда, ни на воле, ни в тюрьме, как бы ни старались, в состоянии ли я ходить или уже нет. Пока я жив, я всё равно буду с этим государством, с этой империей воевать, не на жизнь, а на смерть, до полного её уничтожения, – как смогу, но в основном словом, конечно. Это – основное, неизменное, то, что записано постоянно на, так сказать, "жёстком диске" в голове, как в компьютере. А вот в "оперативной памяти", в области сиюминутных, повседневных ощущений и впечатлений от окружающей действительности и от среднесрочных (3 года) перспектив, – мрак, тоска и пустота какая–то... Сидеть с уголовниками само по себе невыразимо омерзительно, как будто с головой погружен в канализационные стоки и принуждён там сидеть, не всплывая, в этом дерьме; а когда подонки в форме начинают ещё и ужесточать свой "режим", а сопротивляться этому невозможно, – уголовники ведь не способны организованно, осмысленно сопротивляться и атаковать Систему, а могут только скулить, выпрашивая себе мелкие поблажки и панибратствуя с начальством, – а в одиночку–то ведь тоже особо не посопротивляешься, – вот это настоящая проблема...

18.2.08. 9–05

Не подавать больше никаких документов ни на какое УДО, никаких обжалований, никаких надзорок, и т. д. и т. п. Хватит унижаться, просить, зная заранее, что получишь отказ.

А дождаться мая, когда уже будет по–настоящему тепло, покроются листьями деревья, можно будет выходить в одной рубашке. Дождаться, – увидеть, вдохнуть всеми лёгкими, пропустить через себя ещё одну эту пронзительную весну с её оттепелями, заморозками, пьянящими запахами и синевой, – и под лето, в середине где–то мая, – закончить своё бренное земное существование.