Буреполомский дневник

Всю жизнь делаю то, чего не хочу делать, что ненавижу всей душой, от чего тошнит. Так вот, помню, все 10 лет ненавидел школу, в которую заставляли ходить (матери не прощу этого никогда). Теперь вот сижу в ненавистной зоне, хожу на обеды и ужины, – смотреть на сечку, от одного вида (не говоря уж о вкусе) которой тошнит... Сейчас вот написал кассационную жалобу по поводу УДО, хотя уже было твёрдо решил, что не буду ничего писать... Русинов, с которым вчера довелось поговорить (вызвал) после получения решения Тоншаевского суда (эх, бомбу бы!..) говорит, что полгода до новой подачи будут в случае кассации отсчитываться не со дня первоначального отказа суда, а со дня отказа кассационной инстанции, то есть Нижегородского областного суда. Доживу ли я до тех пор (это будет уже сентябрь 2008, если не октябрь)? Не уверен.

А шмон–бригады всё бегают. Сегодня с полчаса назад, "пробили", что они зашли на 5–й барак. Нам тоже не миновать, видимо... Будьте вы прокляты, суки!

20.2.08. 9–35

Тягостное ожидание шмона... Забудется ли когда–нибудь это чувство во всю последующую жизнь? Уже заранее известно, что он будет, – все говорят; неизвестно только, у нас, или где–то ещё. Лежишь и ждёшь. Весь план действий уже продуман, – куда и что засунуть, а частью уже и засунуто (суки какие, ей–богу, – додумались же – запретить ножи и открывалки; мол, жрите всё из куска, и банки консервные зубами вскрывайте. Проклятая страна!..). Сегодня шмон–бригада на 7–м, 8–й и 5–й уже прошмонали на днях; видимо, это тотальные шмоны, и до нас эти выродки в форме доберутся не на этой неделе, так на следующей. Не миновать... И сегодня они что–то рано припёрлись на 7–й, – обычно приходят в 10, а сегодня и полдесятого ещё не было.

Тягостное ожидание шмона... Это то, что въедается в душу и остаётся с тобой навсегда, сколько бы лет потом ни прошло. Так же, как и ожидание подъёма. Здесь–то хорошо, здесь есть часы; а вот на "пятёрке" в Москве, в нашей родной 509–й хате... Никогда не забуду это состояние: все спят, и ты лежишь в темноте на своей шконке, прислушиваясь к тишине; внутри всё напряжено, как сжатая до упора пружина, натянуто, как струна. Не знаешь, сколько времени, и сколько осталось до подъёма: то ли 2 часа, то ли час, то ли 5 минут... Вот сейчас они придут, – привезут завтрак, загрохочут открываемой кормушкой, и – самое страшное, самое роковое и непоправимое, – включат свет! И будет уже не уснуть, – а ты, как очень часто бывало, не спал почти всю эту ночь, ну разве что час–другой (часов ведь нет, не узнаешь точно). И опять весь этот бесконечно длинный, нудный день без сна, – 16 часов... Здесь то же самое, но здесь в этом смысле, конечно, полегче, – можно выходить на улицу, ходить по бараку, в общем, больше пространства, а время тянется почти так же нудно и мучительно, разбавляясь только хождением 3 раза в столовую, да выходами на "проверки". И всё же... Смогу ли я когда–нибудь описать достойно и с должной яркостью и полнотой 509–ю камеру "пятёрки", какой осталась она в моей памяти, как запечатлелись мои ощущения там за прожитые 10 месяцев, – почти всё лето 2006 г., осень, зиму и весну? Осень и весну вообще не передать словами, – не их, а их ощущение зэком через щель в зарешёченном с двух сторон окне. Там прошёл кусок моей жизни, там были страхи, надежды и разочарования, потрясения и расслабленность, отчаяние и тайные сладкие мечты. Как теперь описать всё это?..

23.2.08. 6–45