Буреполомский дневник

О, это чувство бессильной ярости! – когда чувствуешь, что тебя буквально зажимают в угол, и пятиться уже некуда, и отступать ещё – значит перестать быть собой, и люто ненавидишь всё вокруг, их всех, кто дышит, ходит, говорит (разную пакость) рядом с тобой, – и ничего не можешь им сделать!.. Нет сил ничего изменить, ничего отстоять, и только чувство омерзения ко всему окружающему (и всем) душит, выворачивая наизнанку, до рвоты, до полного опустошения, до смерти...

Опять, когда выходили на завтрак, завхоз вякнул перед всей собравшейся толпой, что, мол, приехал какой–то "режимник", так что, мол, убирайте баулы в каптёрку. Чтобы там опять что–нибудь спёрли – вдобавок к моим, украденным в том году, двум простыням, спортивным штанам (всего 1 раз надетым) и 10 блокам сигарет (большая ценность здесь). Я пока что ничего никуда не убрал, но как отбиваться, если они всей кодлой – и блатные (в первую очередь), и завхоз, и "общественники", и просто всякая мелкая 13–отрядовская сволочь – будут настаивать и давить? "До матерного лая", как говорится у А. Толстого в "Петре I", а может быть – и до мордобоя... А "режимник", скорее всего, если и будет ходить по баракам, до нас не дойдёт – сюда вообще редко кто доходит.

Ещё одна веселуха в столовой: раньше её "локалку" (ворота в заборе, которыми она обнесена) не закрывали, и можно было после еды по одному линять в барак, – хотя, разумеется, положено всем вместе и строем. Теперь вечно торчащие во дворе столовой "мусора" велят эти ворота запирать на ключ, пока все не поедят и не соберутся. А иной раз принимаются тут же, в столовском дворе, ещё и строить по трое в колонну. Муштра...

13.3.08. 7–07

А вот сегодня с утра настроение почему–то хорошее, радостное, – вопреки оставшимся 3–м годам, вопреки очевидности, вопреки всему... С чего бы это? Может быть, потому, что вчера всё так удачно прошло, – и комиссия эта промелькнула так, что никто даже не видел, как она зашла в барак (во время дневной проверки; и баул я так никуда и не убирал); и вечером так нелепо и обидно сломавшуюся молнию на моих спортивных штанах быстренько починил Юрик – мой сосед по проходняку, заготовщик в столовой и шнырь, постоянно ставящий чайники блатным, моющий им посуду, и т. д. – неплохой парень, на воле – пьяница, видимо, запойный, а здесь – источник постоянных приколов для меня; мы с ним боремся, возимся совсем как дети, в шутку "дерёмся", – в общем, последние недели он сильно скрашивает и разнообразит моё тут существование. Нет, не все они тут – совсем уж отпетые подонки и профессиональные воры/грабители; только те, кто даже работал, а не воровал на воле, и у кого характер более–менее добродушный, не злобный (как у большинства тут), – всё равно на воле пили по–чёрному, все их рассказы о своей жизни крутятся вокруг алкоголя; ну и, конечно, существование они на воле вели абсолютно бессмысленное, – работа, дом, семья и ничего кроме, ничего глобального, абстрактного, никаких интересов, выходящих за рамки будничного, привычного уклада...

Так вот, а ещё вчера, уже после отбоя дозвонилась–таки наконец мать (целый день не получалось у неё, а я к вечеру уже начал расстраиваться и нервничать по этому поводу). И говорит, что всё нормально, – есть надежда, что с бумагами моими на воле всё утрясётся, они–таки станут доступны для публикации (в которую, правда, всё равно не очень верится); и Голубев (мой московский адвокат времён тюрьмы и суда, сокурсник Кантора) вроде бы 20 марта может наконец–то приехать (с сентября не появлялся, – ездить ему, видите ли, слишком далеко и тяжело), можно будет отдать ему всё, накопившееся за последнее время, все, так сказать, плоды интеллектуального труда моего, единственная отдушина и единственный смысл моего здесь бессмысленного существования... Конечно, на самом–то деле ничего хорошего нет, и мерзость этой жизни в неволе в ближайшие же часы, даже, может быть, минуты не замедлит проявиться (вот сейчас переться на завтрак в столовую, а там опять начнут строить в колонну по трое и не выпускать, суки!..), – но вот встал с утра – и вроде бы, кажется, всё хорошо; весна, не холодно, снежок, и вчера всё удалось, и на душе – какая–то наивная, глупая радость...

20–07

Рано обрадовался. Эта сволочь Голубев, сейчас сказала мать, уже не хочет ехать сюда 20 марта, а только 20 апреля или уже в мае. Пошёл на попятный, короче. Глупо это всё... Завис я тут, короче, без возможности что–то серьёзное передать на волю. Не смертельно, конечно, но обидно страшно... А пакостей сегодня никаких серьёзных, к счастью, не случилось. И даже хорошая мысль пришла: эти вот "Марши несогласных", эти тучи ОМОНа, на них сгоняемые грузовиками, заблокированные улицы... Вот бы под такой "марш" выбрать крышу или окно – и туда, где гуще всего скопление ОМОНовских грузовиков, пару выстрелов с крыши из гранатомёта, а лучше – из двух–трёх одновременно, залпом. Или хотя бы автоматными очередями – по этим тварям, сгоняемым избивать безоружных демонстрантов...

14.3.08. 12–32