Буреполомский дневник

Вот уже и баня прошла, а я всё никак не могу успокоиться с утра. Мать уезжает домой, а я остаюсь здесь... Вроде не было у меня такой тоски после длительных свиданий ни в октябре того года, ни в январе этого. А тут вдруг как переклинило... Почему? Сам не знаю. Может быть, это весна так действует, – яркое солнце, почти сошедший снег (кроме газонов, где за зиму скопились сугробы), ручьи талой воды и жирная грязь на всех дорогах и тропинках зоны. Через три дня апрель. Это лучшее время года. Третий раз уже я проведу его в неволе, – первый раз была "Матросская тишина" в 2006–м, потом – 509–я хата "пятёрки" в 2007–м, а вот сейчас – зона... Пусть тут видно небо и полной грудью вдыхаешь весенний воздух и свежесть, – но радости нет. Нет того огромного душевного подъёма, который всегда бывал в конце марта и в апреле, на фоне ручьёв и грязи. Вспоминается 17 апреля 1982 (или 1983–го?) года – мы с матерью идём в школу, ещё 655–ю, а тротуары уже просохли, и на деревьях уже молоденькая зелёная листва. Или март 1999 – тот вечер, когда я дождался–таки (или кто–то позвал, не помню) Машу с её тогдашней работы, она вышла на крыльцо, мы коротко поговорили – и вот я уже, счастливый, шагаю по красногорским дворам, сквозь непролазную грязь, к станции... К чему все эти воспоминания? Тогда тоже было тяжело (собственно, легко–то никогда и не было), но была радость, было солнце, была удача этого, текущего момента (в 99–м) и надежда на лучшее будущее. А здесь? Лучшее будущее будет только через три года, – нет, sorry, и этот срок вот уже на целую неделю уменьшился. Через 2 года, 11 месяцев и 3 недели я освобожусь отсюда, – тоже весной, и вот это–то и будет настоящая радость, главная в жизни, самая яркая весна, – ярче, наверное, чем даже та, 1997 года, когда мы гуляли с Динкой по весенним лужам, а потом так нелепо и так жестоко всё кончилось... Это и будет счастье, да, – уезжать по этим весенним лужам и рассветной свежести отсюда, из опостылевшего, проклятого Буреполома. Хотя, конечно, это всё эмоции, а по здравом размышлении – ничего хорошего не ждёт и на воле, кроме пустоты вокруг, и в душе, и общей неудовлетворённости жизнью...

А пока что – хочется просто домой, но нет выхода, и снова ты здесь, в мерзком бараке, среди мерзких тварей и их наглых ухмылок, хамства и мата, злобы и бесконечных перебранок и драк... Хочется домой, и нет уже сил здесь сидеть. Нет, конечно, сломить ИМ меня не удастся никогда, я так и написал этому латышу, Гедроицсу, и ни о чём я не жалею, и мечтаю только об одном – бить их, стрелять, жечь и взрывать, – само это государство, все его учреждения и всех, кто ему служит. Есть вещи, которые можно смыть только и исключительно кровью, больше ничем. Позор 5–летнего заключения в лагере, среди уголовного отребья, позор этого плена, рабства и безмерного, глобального, чудовищного унижения моей души, затоптанной их грязными сапогами – можно смыть только кровью всех этих "мусоров", вертухаев, прокуроров, чекистов и пр. и пр. Поэтому необходим террор, – тем более, что других средств заставить Систему услышать её оппонентов давно не осталось. Но – ...

Но как бы убеждён и твёрд ни был человек в своей правоте и в своих методах, – но он всё равно всего лишь человек. Думая о мести и вражьей крови, – он всё равно остаётся тем маленьким пацаном из вот этого вот двора, где он вырос, где гулял с родителями ещё дошкольником, и куда он теперь никак не может вернуться, – не пускают. Оттого и тоска, – ни отомстить ИМ нет сил (и не будет, видимо, в обозримом будущем), ни просто домой, в родные стены нет пути... Куда податься? К чему прилепиться душой? В чём найти утешение и опору, откуда черпать силы, чтобы всё это день за днём переносить? Даже если это кончится и не через 3 года, а раньше? Я не знаю, и просто, элементарно ХОЧУ ДОМОЙ, а меня не пускают, и от этого тоска...

14–08

Паршивые вымогатели! Как увидали, что принёс большой баул с передачей, – сразу побежали, один за другим: дай пачку сигарет в долг (разумеется, без отдачи, как уже было не раз); дай "на выход" блатных мразей из ШИЗО, – сигарет, кофе, чая, колбасы, консервов, шоколада, – в общем, всё, что есть, – всё им отдай!.. Разумеется, об этом не может быть и речи, – тем паче, что мне, во–первых, и есть самому надо, и сигареты за стирку отдавать; во–вторых, этим подонкам даёшь – а они у тебя же и воруют, все остатки сигарет разворовали из моего розового пакета, висящего над шконкой.

17–35