Буреполомский дневник

В общем, новые приезжают, а старые не уезжают – и всего сейчас, я подсчитал, с утра до вечера (но больше после обеда) в моем узеньком, крохотном проходняке постоянно трется 5 человек, не считая “ночного” жителя надо мной (“старик”, но и 50–ти, небось, нет), который днем заходит только утираться своими висящими здесь полотенцами, да всяких эпизодически заходящих к кому–то из тех пятерых. К питерскому, например, постоянно заходит мелкий местный цыганенок – брать телефоны девок – и чуть не часами стоит в проходняке, точит лясы, не обращая внимания, ем ли я, сплю, читаю, заслоняет ли он мне свет, и т.д. Никто из пятерых и их гостей меня прямо не задевает – но я страшно устаю от их постоянного стояния, сидения, лазания, мельтешения, разговоров, пересмеиваний, рассказов, телефонных звонков, и т.д. и т.п. Это напрягает почти невыносимо – целыми днями и вечерами слушать их бред над головой, отодвигаться, когда они (поминутно) лезут в тумбочку, ждать, когда выйдут, если мне надо снять ботинки или поставить горячий чайник; да и просто, наконец, лежать, когда они, человека (?) два сразу, стоят в моем проходняке и оживленно обсуждают свои дела с третьим, лежащим на шконке, или даже с 2–мя. Состояние полной измочаленности, усталости, – достаточно сказать, что часть этих дебилов говорит достаточно громко и ощутимо мешает мне читать, писать, вообще – сосредоточиться на чем–либо. Одиночество, тишина, покой, которые, между прочим, реально были у меня этой весной, до ремонта, в почти пустом (до ночи) проходняке на 11–м, теперь кажутся счастьем совершенно недостижимым. Смешно думать о них всерьез, тем паче писать, вообще – обращать внимание на столь бессмысленную уголовно–криминальную нечисть, на куски биомассы в возрасте от 18 до 22–х лет – но эта созданная ими тут обстановка вдруг оказалась для меня настолько тяжелой и утомительной, что промолчать было нельзя. Ни днем, ни ночью от этих существ нет покоя; самое лучшее время суток – утро, от завтрака до проверки, когда они спят (или – очень редко – уходят в школу). Но, как показал уже опыт, спят они не все и не каждое утро, – вчера, например, было тихо до самой проверки, а сегодня они молотили языками свою чушь пол–утра и угомонились вот только совсем недавно, когда я сел про них писать...

16–00

Чрезвычайно забавные новости от матери, дозвонившейся после проверки. Она говорила с Глебом Эделевым – оказывается, суд по УДО у меня 21–го октября – через неделю, в следующий четверг! Его адвокат Качанов, видимо, получил бумагу об этом из Тоншаевского суда – а я узнаю через Екатеринбург и Москву, сидя здесь, в Тоншаевском районе; показать мне бумагу, на которой было написано, что копия – мне, никто и не подумал; теперь – очень любопытно, выдадут ли хотя бы повестку на суд. Остальное содержание разговора с матерью – панический пересказ ею мне высказываний Люзакова и Майсуряна (последний звонил ей сегодня, что ли) против Михилевича – вплоть до слов Паши в ЖЖ, что если я опять свяжусь с Михилевичем, то опять окажусь в Буреполоме. :))

С обеда, захватив 3 книги (одну, дурак, таки забыл – 2–й том “Самгина”), пошел сразу в библиотеку – к полтретьего, на полчаса раньше общего времени открытия, как при последней встрече разрешил мне этот библиотекарь с 11–го, а до того с “девятки” – один из немногих здесь приличных людей. Хрен там! – внутренняя дверь была закрыта, причем изнутри; стучу – не слышат (впрочем, барабанить изо всех сил и ломиться я не стал сознательно); и только когда открыли, чтобы что–то вынести и выкинуть, я вошел, простояв минут 10–15; причем, – оказалось, на двери есть звонок, но он замаскирован так, что никогда в жизни не подумаешь, что это странное сооружение из 2–х, что ли, маленьких дощечек – звонок. Сам библиотекарь был озабочен тем, что перевод на 4000 р. ему в ларьке, как и всем прочим, не обналичивают уже 3–ю, что ли, неделю, и при мне (из “молельной” комнаты, за закрытой, конечно, дверью) звонил в Москву, этому своему приятелю, сидевшему с ним когда–то на “девятке”, дабы тот надавил на зоновское и вышестоящее начальство.