Буреполомский дневник

“Крахи, быстро построились и упорхали отсюда!” – фраза Агронома (майор Степанов) под общий смех 13–му отряду позавчера у столовой, после завтрака. “Крахи” – это инвалиды, а “крах–отрядом” постоянно называют инвалидный 13–й отряд. Такой здесь язык.

У второго моего соседа, старого алкаша и ворюги, постоянно лежит в тумбочке рыба, даваемая в столовой. Ест он вообще мало, про эту рыбу то ли забывает, то ли специально держит, – в общем, она тухнет, и из его тумбочки постоянно жуткая вонь этой тухлятиной. Рядом лежать невозможно. Сегодня утром почувствовал, как проснулся, еще до подъе [оборвано]

17–42

Пакость случилась, но не та, о которой я думал. Е.С. обнаружила на сайте “Свободного слова” “Дар напрасный...” – и окончательно отказалась делать обо мне сборник, уже почти готовый.

Настроение какой–то мутное, как спросонья. Не плохо и не хорошо, а как–то непонятно, неясность какая–то в голове, как туман. Пишу вот сейчас – и как–то даже ручку в пальцах держать неловко, неудобно, как будто разучился писать. Что со мной, не пойму...

Это, конечно, поражение в борьбе. Это – еще один кусок, с треском вырванный из хоть какого–то подобия смысла в моем здесь сидении. Смысла в нем и так нет никакого, а теперь – уже вообще отрицательная величина. Ну да и – черт с ним, с этим сборником! Не хочет – не надо, пусть не делает. Все равно тиражом он будет (был бы, точнее) мизерным, экз. 500, ну 1000 дай бог, – это смешно, это “ни о чем”, как здесь говорят. Променять на этот мизер свою свободу слова я никак не могу, – особенно учитывая, что ОТСЮДА любое слово весит больше и стоит дороже.

И со стихами что–то полный швах. Не идет, не пишется ничего больше, сколько ни напрягаю отупелый мозг. Есть пара хороших первых строчек – и все, дальше никак не идет, тупик, хоть тресни.

Прочел все тома “Красного колеса”, что у меня были (2), прочел “Дневник неудачника” Лимонова, дочитываю вот сейчас книжку новейших рассказов Солженицына, переданную Е.С.. Через 2 дня, на 3–й – очередное длительное свидание с матерью.

23.5.08. 8–42

Не каждый день просыпаешься с такой ненавистью, как сегодня. Не только тоска, как обычно, подавленность или отчаяние, – но и лютая ненависть к ним ко всем! И к тем, кто загнал сюда, и ко всем, кто здесь окружает, ко всем к ним, которые – формально – вроде бы ни в чем и не виноваты, но среди которых находиться – само по себе оскорбительно для человеческого достоинства... Я писал об этом тут уже не раз, но это чувство давит все сильнее: только за то, что чужие, и все вокруг чужое, только за то, что не свое, не нужное тебе, абсолютно неинтересное, никчемное, вне тебя и твоей жизни лежащее, – только за это одно уже можно насмерть возненавидеть все и вся, во что загнали насильно и в чем – чужом и чуждом – силой принуждают жить день за днем, год за годом...

Принесли вчера вечером новую палку (трость) вместо сломавшейся старой. Отдал я за нее блок и 4 пачки сигарет (“Святой Георгий”) – это главная валюта здесь. У прошлой палки сломалась ручка – именно ручки у них и ломаются чаще всего, а вытачивают их из дерева – красивые, резные, фигурные – прямо здесь же, на зоне (на “промке” или на “кечи”). А сейчас, утром, пока пил чай, мой сосед Коля (спец по дереву, лесу, лесоповалу и пьянству) показал мне то, чего я сам бы никогда не заметил: на ручке этой новой палки он разглядел трещины. Все покрыто лаком, не особо и видно, но, естественно, заранее треснутая ручка сломается еще быстрее, чем сломалась прежняя (с прошлого августа держалась).

Уродец “ночной” (ночной дневальный в отряде, и это стало его кличкой) уже какой день не дошивает мне телогрейку, им же до этого переделанную и утепленную (взял синтепон от 2–й, новой телогрейки и вшил в эту, плюс переделал карманы и убрал светлые полосы). От того, как он вшил синтепон с подкладкой внутрь, – внизу, по краю куртки образовался излишек верхней ткани, т.к. подкладка явно короче. Обещал удлинить подкладку, – т.е. надо отпороть ее, наставить и пришить к краю верхней ткани заново. Работы ему тут – на час максимум, по шитью он крупный спец. И вот – под разными предлогами никак не соберется, козел этакий... 90% работы сделал, а оставшиеся 10 – ну никак, хотя шьет по ночам – и не мешает никто, и делать всю ночь нечего, можно сидеть и без помех шить. Не хочет – так и сказал бы, чем вилять и обещать...

13–40