Буреполомский дневник

Вот и наступит скоро длительное свидание – прийти туда, в комнату, лечь на кровать, уткнуться в подушку и молчать. Ничего не говорить матери, как обычно, не раздражать ее, не обращать внимания, как бы они ни вилась вокруг... А просто молчать. На душе – опустошенность, ничего уже не хочется, и перспектив никаких, все бессмысленно. Еще в Москве, в тюрьме, пока шла кампания в мою защиту на воле, мне казалось, что все еще будет хорошо, что и сижу я не зря, потом это мне как–то возместится с лихвой, и возможности мои расширятся, и что–то еще я смогу сделать... А сейчас – и кампании никакой нет, все предали (не все, так большинство), и ясно уже, что сижу я зря, и перспектив никаких, и на воле все глухо, оппозиция умерла, а уж экстремистская, непримиримая, революционная – тем более; и сидеть мне еще долго...

11–50

Обидно, безумно обидно, что все так вышло. Вся жизнь впустую...

17–36

А жара все продолжается. Адское пекло, и начинается оно прямо с утра, еще до завтрака. На небе ни облачка, палящее солнце, от которого некуда скрыться. По ощущениям, далеко за 30°. А в июне казалось, что лето будет холодное и дождливое... А между тем, вот уже и пол–лета прошло. 3–е лето в неволе...

20.7.08. 15–00

Мое место в этой жизни... Я сейчас вдруг очень точно увидел его – в лагерной столовой, за обедом. Небольшое свободное пространство на скамейке (сдвоенной – на наш стол и на соседний) между задницами одного блатного и одного “козла” (“общественника”). Достойное место, нажитое 34–мя годами жизни...

А кормят так отвратительно, что на одной баланде (без передач и ларька) здесь выжить было бы совершенно невозможно. Совершенно несъедобные каши и утром, и в обед; да еще, твари, – в морозы, зимой, суп всегда давали чуть–чуть теплый, почти остывший, а вот сейчас, в самую адскую жару, – каждый день горяченный, только что с огня...

19–25

Хорошо бы сдохнуть прямо сейчас, и ничего этого больше не видеть... Такая тоска, такая усталость, такое глубокое, непередаваемое омерзение ко всему – и к этим окружающим существам, и ко всем их порядкам, и к осторожно–благоразумным “друзьям” на воле, и к самой жизни...

22.7.08. 15–10

Только мерзкие события разнообразят эту тупую череду одинаковых дней. Только мерзкие, – других здесь не бывает. Завелись опять откуда–то вши в одежде – прежде всего в брюках от нового “рабочего” костюма, привезенного матерью меньше месяца назад. Пришлось вчера, ложась спать, все срочно снимать с себя (одну нашел и в футболке), а сегодня с утра – отдавать в срочную стирку–глажку мужику, взявшемуся – за регулярно ему даваемые чай–карамельки–курево – меня обстирывать. (111–я статья, работяга, не уголовник, и по характеру вроде бы не злой, – но страшно тупое и примитивное быдло, просто одноклеточное какое–то...). Постирал, повесил, когда выгладит – не знаю, а надо бы поскорее, – чтобы не ходить тут перед начальством у столовки в джинсах...

Одно блатное чмо (из самых мерзких, какие только тут есть) наехало вчера неожиданно, требуя дать ему “в долг” 500 руб. ларьком, а после моего твердого отказа – долго орало, материлось и чуть ли не с кулаками броситься пыталось. Но вроде обошлось. Как хорошо, что я не принадлежу к слабовольным людям, не могущим никому ни по какому поводу сказать “нет”. А как они тут “отдают в конце месяца”, я, слава богу, за год узнал уже хорошо...

Почти уже не надеялся вчера пообщаться с матерью, – не давали “трубу”! С этим стало совсем плохо: по целым вечерам она то занята (причем преимущественно одним–единственным персонажем со своей “симкой”, так что мать даже теоретически, даже на 2–ю линию прозвониться не сможет), то она на зарядке (старая и быстро разряжается), добиться почти невозможно. А если, как вчера, после нескольких часов ожидания все же дадут – то через 10 минут уже начинают торопить и требовать обратно. И, по–видимому, вся та же самая процедура предстоит сегодня, после ужина (если только мать не дозвонится сама).

А так – бесконечное, изматывающее одно и то же. Тоска и пустота на душе... Ежедневная жара весь день. Ежедневные горяченные помои в столовой, с огромными куриными костями и шматками курятины, именуемые “борщ”. Ежедневно несъедобное второе (которое к тому же все равно некогда уже есть – кладут нам очень долго, а отряд уже уходит). Почти ежедневная невыносимая вонь с огромной общелагерной помойки – прямо за столовой... Ежедневный, в любую свободную минуту, футбол во дворе барака, – ни походить, ни посидеть спокойно...

В ближайшие дни, как придет отрядник, буду подавать 2–й раз документы на УДО. В новом отказе и на этот раз я не сомневаюсь...

15–50

Да, еще новость, которой уже несколько дней (точнее, ночей): как–то один из ночных “мусорских” обходов, говорили, застал кого–то за смотрением телевизора вместо сна. Они, недолго думая, забрали телевизор и унесли. Теперь даже новости, даже 1–го канала, нельзя посмотреть, изоляция от мира наступила полная...

23.7.08. 6–55