Буревестник

Нельсон почувствовал настоящий азарт. Он несся как смерч с одной только мыслью: «Бить как можно больше!» Он не заметил, что его самолет почти вплотную подошел снизу к самолету командира… Челнокову понадобилось все его умение, чтобы в самый последний момент, в какую-то долю секунды, он смог сманеврировать, и бомбы, сброшенные им, пролетели буквально перед носом самолета Степаняна.

…Позже на земле он стоял перед командиром, вытянув руки по швам, а тот, хмуро глядя на пилота, медленно и как бы нехотя спросил:

— Скажи, Степанян, о чем ты думал по время боя?

О чем? Как вспомнить этот горячий, стремительный клубок мыслей и чувств, что владел им в небе, как распутать его? Да и возможно ли это? Он почувствовал, как кровь приливает к его щекам.

— О чем? — настойчиво повторил командир. — Можешь сказать, о чем?

— Нет, — с трудом вымолвил Степанян.

— А ты обязан, — вдруг горячо сказал командир, почти выкрикнул. — Обязан, понимаешь? Когда ты в бою, когда каждое мгновенье решает, кому отправиться на тот свет, тебе или врагу, ты обязан быть холодным и расчетливым. Что толку в одной лишь храбрости, когда гибнет пилот? Ты понимаешь, Степанян?

Глаза командира настойчиво глядели в его глаза, глядели тревожно и вопрошающе.

Что сказать? Командир прав, тысячу раз прав. Храбрость и холодный расчет. Расчет и храбрость. Подчинить чувства разуму, заморозить их в себе на время боя. Но как это не просто…

— Так точно, товарищ командир, — медленно сказал Степанян и увидел, как теплеют глаза Челнокова, как уходит из них тревога.

— Хорошо, Нельсон, — устало сказал командир. — Считай, что сегодня ты второй раз родился. Иди отдыхай.

Но Нельсон продолжал стоять. Как это не просто — переделать себя, стать другим. Подавить в себе то, что мешает. Он вспомнил слова, когда-то слышанные им: хочешь быть беспощадным к врагу — научись прежде быть беспощадным к себе. Ну что ж, он научится. Он всегда умел учиться тому, что было необходимо…

12

Боевые товарищи уважительно называли Нельсона — Балтийский орел, и много теплоты вкладывали они в эти слова. Немцы же произносили их с ненавистью и страхом. Для многих фашистов встреча с Балтийским орлом стала последней, а если кто и уцелел, то запомнил ее на всю жизнь.

…Шло время. Метроном войны отбивал счет секундам, сражениям, жизням. К победе вела крутая долгая дорога. За каждый подъем приходилось платить человеческой кровью и страданиями. И люди платили. Они знали — другого пути нет. Они шли на все и побеждали.

Время шло в боях, в коротком отдыхе, о ожидании вестей из дому. Здесь, на фронте, недели не делились на привычные, последовательно идущие друг за другом дни — понедельник, вторник, среда… Так же они перестали делиться на ночь, утро, день, вечер. Шел совсем другой счет: на уничтоженные самолеты и корабли и, наконец, на живых и мертвых. И часто мертвые еще продолжали жить среди живых: на их имя еще приходили вести от родных, а их аккуратно сложенные треугольниками письма, где они беспокоились, спрашивали и любили, каждый раз с новой силой ранили сердца уже знавших печальную правду о близких…

Но в то время, пока человек живет, он не может без шутки, без хорошей песни, без дружеского разговора, когда хочется поделиться с близким человеком своими мыслями и тревогами, и вот в такие минуты товарищи шли к Нельсону: они знали, что он поймет и в чем-то поможет и будет легче и спокойнее. А спокойствие очень важно, особенно для летчиков во время боевого задания, когда все чувства должны быть собраны в тугой клубок и не должно быть места ми сомнениям, ни тревогам. Степанян любил людей, он не мог долго быть одни, таким он был всегда. И когда он ходил в учлетах, и когда стал инструктором, и теперь здесь, на фронте. Он как-то особенно хорошо умел чувствовать настроение собеседника, вызвать его на откровенность. Правда, далеко не всегда он бывал ласков и сдержан. Он мог вспылить и сказать резкое слово, но, как правило, он сердился за дело, а если кого-нибудь и обижал зря, то всегда первым старался загладить свою вину. Товарищи любили Нельсона и охотно прощали ему такие срывы. Ему многие хотели подражать, о первую очередь, конечно, молодые. Им нравилась смелость Степаняна, его умение быстро ориентироваться в обстановке. Да Нельсона и самого тянуло к молодежи, и он с удовольствием принимал участие в их спорах при обсуждении различных приемов боя. Степаняну нравилось, что молодежь искала новых путей, а не шла по проторенной дорожке, даже если она и ошибалась. Он всегда внимательно выслушивал своих учеников, объяснял им, доказывал, а главное, всегда знал, когда кого надо подбодрить, а когда и сдержать. Особенно некоторых, не в меру горячих.

— Я человек не суеверный, — говорил он, улыбаясь. — Но запомните, никто сразу не становится мастером. Для летчика очень важны четыре вылета: первый, третий, седьмой и тринадцатый. Вот как только вернешься с тринадцатого, значит все. Теперь можешь считать себя асом и летать абсолютно спокойно!

А за Нельсона можно было поволноваться. Он летал в любую погоду, а, как известно, погодой Балтика не балует.