Буревестники

— Чтобы вести за собой людей, надо знать больше их!

Как-то раз, вспоминая минувший Первомай, и в частности «съёмку» незабастовавших приказчиков в магазине Кунста и Альберса, Ефим и Пётр поспорили, к какой социальной категории отнести торговых служащих. Воложанин резко отрицательно отозвался о них; назвав приказчиков лакеями буржуазии, врагами пролетариата.

— Ты не прав, Петя, — задумчиво возразил, теребя бороду, Ковальчук. — Но говоришь ты так страстно, что я чувствую: одному мне с тобой не справиться, поэтому призову на помощь Карла Маркса. Не помню где, но он писал, что торговый рабочий такой же наёмный рабочий, как и всякий другой, кто продает свой труд. Его так же эксплуатируют хозяева, как и нас. Только они менее сознательны, неорганизованны… А знаешь ли ты их условия труда?

— Конечно знаю! — сгоряча воскликнул Воложанин, но тут же осёкся, вспомнив, что настолько презирал приказчиков своей матери, что даже не интересовался их работой. От Ковальчука не укрылось смущение товарища, и он заключил:

— Не знаешь. А условия, между прочим, довольно тяжёлые. Рабочий день длится в среднем 15-16 часов. Жалованье у них, правда, выше, чем у нашего брата, фабрично-заводского рабочего, но зато прав у приказчиков меньше, а отстаивать их они не могут по причине своей разобщённости и ограниченности. Если и пытаются бороться со своими хозяевами, то только выдвигая экономические требования…

Ефим свернул «козью ножку», прикурил от самодельной, из патрона, зажигалки и добавил:

— Поэтому нам, членам рабочей партии, нельзя сбрасывать приказчиков со счетов, надо работать с ними, вовлекать их в наши ряды. Они, так сказать, наши меньшие братья… Да, кстати, раз уж разговор зашёл… Скажи, Петя, а вот артистов ты к кому причислишь?

— Ну… — замялся Воложанин. — Это ведь прослойка…

— Прослойка, — повторил Ковальчук, следя за табачным дымом, тянущимся к открытому окну мастерской. — А ведь и среди них есть эксплуататоры и эксплуатируемые. Чего улыбаешься? На-ка вот почитай. — он вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги и протянул Петру. — Если согласен – подпишись.

Из письма 515 портовых рабочих Владивостока в газету «Далекая окраина».

«…Антрепренер Арнольдов и его жена избили артистку Дольскую за то, что она, больная, не смогла играть в спектакле. Дольская по своему социальному положению принадлежит к классу эксплуатируемых, и святая обязанность пролетариата везде и всюду защищать своих собратьев, а равно и всякую личность от насилий и оскорблений! Призываем всех владивостокцев бойкотировать хулигана-антрепренера!»

Воложанин не только подписал письмо, но и отнёс его по просьбе Ефима в редакцию. Там он познакомился с журналистом Краевским, которого до этого знал по выступлениям в газете. Краевский был посредственным стихотворцем, но неплохим публицистом, снискавшим себе добрую славу среди владивостокцев статьями о тяжёлом положении городских окраин.

— Воложанин? — переспросил он, пожимая руку Петру и близоруко шурясь. — Я знаю студента Воложанина…

— Это мой брат. Ну так как, напечатаете наше письмо?

— Всенепременно.

— Ну, тогда я пошёл.

— Постойте! Вы сами там же работаете, в порту?

— Да. А что?

— Я слышал, тамошняя администрация нещадно эксплуатирует детский труд. Не могли бы вы написать об этом для нашей газеты?

— Ну какой из меня писатель! — протянул Пётр, но тут же зримо представил себе Васятку Максименко, Антипку Березина и многих других подростков-подмастерий, работающих наравне со взрослыми в военном порту; эти ребята от тяжёлой работы и плохой кормёжки не росли, оставались как бы карликами – с тщедушными телами детей, с хмурыми лицами и натруженными руками взрослых.

Особенно каторжным был труд мальчишек-котлочистов, или, как их ещё называли, котлоскрёбов. Как пушку после стрельбы необходимо банить, то есть чистить её ствол изнутри, так и кораблю после длительного плавания нужно прочистить свое нутро – котлы и трубы – от накипи и нагара. Взрослый человек не пролезет в дымоходную или котельную трубу, поэтому здесь широко применяется детский труд. Пётр не раз наблюдал работу живых «банников», как они, одетые в особую робу – брезентовые мешки с отверстиями для головы и рук, – вооружённые молотками, заострёнными с обоих концов, и стальными скребками, влазят в смрадное и узкое отверстие и, проделав многотрудный, зачастую многочасовой путь по трубе, вылезают из другого конца чёрные как черти из преисподней и падают на палубу от усталости. Мастер поднимает их пинками и бранью и вновь загоняет в трубы: время – деньги!

— …Какой из меня писатель! — неуверенно повторил Пётр, и эта неуверенность была замечена журналистом.

— Главное, что у вас есть о чём рассказать. А красоты стиля пусть вас не волнуют, это для газеты не требуется, — и с напористостью, характерной для всех газетчиков, добавил: — В понедельник жду от вас материал. Договорились?

Пётр рассказал о предложении Краевского Ковальчуку. Ефим горячо поддержал его: