Буря

А он и не заметил, что бежал вниз коридора. Но вот достиг того места, где столкнулись первые ряды; и здесь уже не было тел: здесь, стекая из нескольких сотен метров заваленных телами бурлила кровяная река — она и большому человеку показалась бы рекою: от стены до стены, вырывался темный поток, по локоть глубиною, он бурлил, рычал; и каждая капелька, не желая примерится с вражьей кровь шипела, вгрызалась в иные капли, поток зло вспенивался, взметался и тут же вбирался иглами; разрывался водоворотами, метался, сталкивался, перекручивался… И в эту то стихию повалился Ячук: он отчаянно пытался вырваться, но тщетно — течение поволокло его дальше, закрутило в водоворот, но тут же выплюнуло. А впереди кровь стонущим выступом взметалась там, где упали железные ворота. Ячука стремительно понесло туда, вздернуло на этот выступ, несколько раз перевернуло; закручивая, понесла по скату, и вновь он погрузился под кровью — закричал и тут набрал в рот этой крови, судорожно сглотнул ее, и тут его вывернуло наизнанку. А крученье, между тем, все продолжалось: только он раскрыл глаза, и вот увидел все темно-красное, и в этом темно красном, перекошенные, вытянутые, сплюснутые лики, налетали друг на друга, перемешивались, перекручивались; вопя, сливались друг с другом. Он пытался оттолкнуть их, но их становилось все больше и больше — они бросались уже на него, впивались в плоть.

Потом он ударился о что-то твердое; двумя руками за это ухватился — подтянулся, и вот, жадно вбирая в легкие воздух, вывалился на какой-то камень. На камне пролежал он недолго — вспомнились волколаки, и со стоном, опять за что-то ухватившись, и еще ничего не видя, поднялся Ячук.

Огляделся — это была довольно обширная пещера; и так изгибающаяся, что дальних стен вовсе не было видно. Зато, и по тому, что было видно, несложно было понять, как все произошло: вон шагах в сорока видится туннель с рельсами, рядом валяются перевернутые тележки — именно туда ворвались восставшие. Там же — несколько вмятых в пол орочьих тел; дальше — у стены, виднелись разбитые цепи, там — еще несколько тел; а, так как всей пещеры не было видно, некоторые тела едва можно было различить, большая же часть, по видимому, была сокрыта мраком. Так же, во мрак, устремлялась и кровяная река, которая текла по-прежнему: пенилась и ярилась среди камней.

Было жутко — Ячук как замер, так стоял, боясь пошевелиться. Откуда-то издалека слышался гул: не представимо было, чтобы хоть и многотысячная толпа издавала подобный гул — казалось, что это сами камни — оживали, и мучимые собственной тяжестью стонали…

Было очень холодно, к тому же, он вспомнил про волколаков — оглянулся на проход и вот приметил там какое-то движенье. Вздрогнул, вглядываясь; нет — это всего лишь обрывок чьего-то тела вырвался в кровавом потоке. И тут он услышал плач — плач был негромкий, но безысходно горький, отчаянный — такой плач, что Ячук тут же проникся жалостью к плакавшему, и поспешил к нему. Пришлось ему пройти к кровяному озеру, которое шипело и извивалось в полумраке, словно некое чудище. У берега он и нашел плакавшего — это был лет десяти мальчик — ужасающе тощий, с длинными, скомканными волосами; рваная одежонка едва прикрывала его тело, на котором виделись следы побоев.

Ячук тут же подбежал к нему, и зачастил:

— Не бойся, не бойся — я твой друг. Я тебе помочь хочу… Как тебя зовут-то?

Тут мальчик схватил Ячука на руки и прижал к своей впалой груди — он долгое время ничего не говорил, но только стоял так, обнимая Ячука, и плача — впрочем, плач его уже не был таким безысходным, как вначале: постепенно он успокоился и зашептал:

— Ты теплый. Хорошо — значим мы так, прижавшись друг к другу, вовсе не замерзнем…

И он опять замер, обнимая Ячука. Маленький человечек, едва не раздавленный в этих тощих ручках, кое-как смог вымолвить:

— В конце концов, мы все равно замерзнем. Надо выбираться отсюда.

Тут мальчика пробила дрожь, и он громко, и с болью крикнул:

— Куда же выбираться?!.. Они то все кричали, кричали — потом — побежали; а потом кровь потекла оттуда, куда они побежали! Всех их перебили! Всех! Всех! Сейчас сюда орки придут и будут нас мучить! Давайте, в этом кровяном озере утопимся!

— Да что ты, что ты. — пытался его утешить Ячук. — Еще и не известно: быть может, они пробились. Пойдем. Хотя…

Тут Ячук осекся, припомнив, какой дорогой предстояло пройти мальчику; и тут же вспомнил, что к этой шахте направилась лишь какая-то меньшая часть восставших, главные же силы, нарастая, разрывая клети, устремились куда-то по большому коридору. И эти воспоминания придали ем сил — и он заговорил:

— Вот что: надо уходить — пойдем мы по тому коридору, по которому восставшие прибежали. Мы еще выберемся — ты что-то рано отчаялся. Только скажи, как звать то тебя.

— Не знаю, забыл… Меня давно никто никак не звал. С тех пор, как матушка умерла.

— Буду я тебя звать тогда Матушкин. Не против?