Буря

Доктор Ваше, специалист по женским болезням, никогда не интересовался политикой; в газетах он читал только отчеты о сенсационных судебных разбирательствах и романы с продолжением. Он аккуратно рассылал счета своим пациенткам: были у него и негласное заработки — домик в Сюренн купил он на деньги, полученные за аборты. Жена его давно умерла, сын-инженер жил в Лилле. Доктор был одинок, развлекала его только внучка экономки, Люлю. Когда пришли немцы, он огорчился, но быстро привык к новым порядкам, принимал больных, подрезал в садике деревья, играл с Люлю в лото. Когда Ваше спрашивали, где его сын — в плену или на свободе, он отвечал: «Не знаю. Мы и до войны редко переписывались — что вы хотите, двое взрослых мужчин, все обходится без сентиментальностей…»

В начале ноября к Ваше пришел незнакомый ему человек:

— Мне нужно поговорить с вами — наедине…

Ваше решил, что речь идет об аборте.

— Погодите. Я должен сначала принять двух пациенток.

Потом он провел Жака в кабинет.

— Я вас слушаю.

Жак сразу сказал:

— Вашего сына расстреляли немцы. Он просил передать вам колечко. Он говорил, что это его матери…

Ваше не изменился в лице.

— Его расстреляли случайно?.. Или за дело?..

— Он был коммунистом. Он хорошо умер…

Жак хотел уйти, но Ваше его удержал:

— Посидите немного со мной… Мы вместе пообедаем.

Жак думал, что доктор будет расспрашивать, как боролся его сын, или отдастся воспоминаниям, но Ваше молчал. За обедом он говорил о погоде, о том, что у Люлю свинка, жаловался на затемнение — «вчера чуть не сломал ногу»… Жак заговорил о Виши, о Лавале; Ваше покачал головой.

— Я в этом ничего не понимаю… Я не знал, что Анри был коммунистом. Странно… Он прилично зарабатывал, не нуждался… Может быть, вы тоже коммунист?

Жак кивнул головой. Доктор налил ему кофе.

— У меня еще запасы довоенного… А я не пью, у меня от кофе бессонница…

На минуту его лицо дрогнуло, он сказал:

— Теперь у меня нет наследника. Для кого я работал?

Он быстро совладал с собой.

— Если вам что-либо понадобится, я сделаю… Можете располагать моим домом… ‑ Помолчав, он добавил: — Я не знаю, был ли прав Анри. Но немцам я этого не прощу…

Жак не впервые приводил сюда друзей. Сейчас он сменил мокрые тяжелые башмаки на ночные туфли доктора, сел в глубокое кресло и потянулся:

— Приятно, хоть раз в месяц можно выспаться…

Он вытащил из кармана маленькую листовку, дал Анне:

— Ты не видала? Это советская сводка. Они прикончили под Москвой восемьдесят пять тысяч немцев.

Мари улыбнулась:

— Мне нравится, что они говорят «уничтожили», как о насекомых… Разве это люди? Меня иногда удивляет, что у них брови, усы, что они говорят, смеются…

Она вдруг замолкла, растерянно поглядела на Анну: опять я забыла!.. Анна не отвернулась; в ее больших серых глазах не было ни укора, ни смущения, только ровная, привычная тоска.

Товарищи часто забывали, что она — немка. Жак шутя называл ее «белой вороной». Но сама Анна не забывала об этом ни на минуту. Она выполняла работу трудную и опасную: время от времени она надевала серую форменную одежду и становилась Лоттой Хюннер, состоящей на службе в воинской части. Тогда встречные французы глядели на нее с ненавистью или с презрением, а мальчишки кричали вслед «серая мышь». Анна шла в кино или в военный клуб, знакомилась с офицерами, кокетничала, улыбалась, танцовала, стараясь узнать, какие части прибыли во Францию и какие отправлены на Восточный фронт; она запоминала номера полков, имена майоров и полковников. Все это она передавала Жаку. Глядя на нее в дансинге, никто не сказал бы, что она томится: у нее был вид счастливой девушки, попавшей впервые в Париж. Когда молоденький офицер бывал слишком настойчив, она, смущаясь, ему говорила: «Милый, не нужно… У меня жених, он сейчас в России, его могут убить, я тогда не прощу себе, что ему изменила…»

Никто из товарищей не догадывался, сколько душевных сил требует эта игра. Только Люк как-то сказал: «Замечательно она работает… А, знаешь, Жак, я не хотел бы быть на ее месте…»

Ваше хорошо их накормил, Жак был прав. Доктор почти не ел («вечером стараюсь воздерживаться, тогда лучше сплю»), он подливал гостям вино и нудно излагал содержание последнего прочитанного им романа: «Стивене не подумал, что следы пальцев на шкатулке могли быть оттого, что Ева ее переставляла, когда там не было ожерелья…» Мари зевала и, как только встали из-за стола, пошла спать.

Анна рассказывала Жаку: