Буря на Эльбе

Поэтому Зильте никогда не давали видеться с сыном без присмотра, не разрешали подробно расспрашивать о жизни в приюте – чтобы не натолкнуть на мысль о том, что существует альтернатива. Кроме того, для предотвращения срывов, многодневных слез и непослушания, которые начинались у Михеля после визитов, Зильте позволяли обнять его только один раз – при встрече или на прощание – и не разрешали давать мальчику никаких обещаний на будущее. Каждый раз после таких визитов Зильта чувствовала себя выжатой как лимон. Для нее не было большей муки, чем снова и снова оставлять своего маленького сынишку грустить в этом странном месте.

Встреча с Михелем здесь и сейчас была почти чудом. Зильта подумала о своем муже. Позвать ли Альфреда? Но он не может ходить, как и Михель. При мысли о том, что отец с сыном находятся всего в нескольких метрах друг от друга и не могут увидеться, сердце Зильты заныло, однако что-то останавливало ее от того, чтобы сразу пойти к Альфреду.

Сначала она хотела все обдумать. Зильта нежно гладила Михеля по волосам и щекам, поправляла его одежду, брала его маленькие ручки в свои. Восхищалась гипсом, который он с гордостью ей показывал.

– Ты такой худенький. Наверное, плохо ешь? – спросила она, но Михель не ответил и принялся рассказывать о другом маленьком мальчике в палате, который всегда плачет по ночам. Зильта глядела на него, впитывая каждое его слово, как умирающий от жажды впитывает воду.

Зильта заметила, что одна из пуговиц у него на пижаме расстегнулась, и уже собиралась застегнуть ее, как вдруг увидела нечто такое, что заставило ее замереть.

– Михель, дорогой, ты не мог бы на минутку снять пижаму, – перебила она сына, который продолжал взволнованно лепетать.

Михель послушно выскользнул из пижамы. Увидев его живот, Зильта зажала рот руками, чтобы сдержать крик.

– Откуда взялись эти синяки? – спросила она в ужасе.

Из-за загипсованных ног Михель двигался с трудом, поэтому Зильта осторожно повернула его, чтобы осмотреть спину. Спина и плечи тоже были покрыты синяками, некоторые уже посветлели, другие были темными и явно свежими.

Зильта стиснула зубы.

– Спасибо, Михель. А теперь давай наденем пижаму обратно, а то ты замерзнешь, – пробормотала она, чувствуя, как от злости темнеет в глазах. Ясно одно: эти травмы не от падения из окна. Она замерла в оцепенении, пытаясь понять, что только что увидела.

Михель тем временем взволнованно объяснял, что должен вести себя хорошо, тогда ему разрешат посмотреть на медвежат, выставленных в зале на столе. Зильта сразу вышла из оцепенения.

– Думаю, сегодня ты вел себя хорошо. Я принесу тебе медведя! – твердо сказала она, и у Михеля загорелись глаза.

Зильта резко отдернула занавеску, подошла к столу и взяла медведя, сидящего за роялем.

– Простите, но игрушки нельзя трогать… – запротестовала медсестра, но Зильта бросила на нее такой сердитый взгляд, что та ошарашенно замолчала.

– Я отнесу медведя мальчику, которого прячут за занавеской. В конце концов, игрушки предназначены для всех детей, не так ли? – резко проговорила Зильта.

Во взгляде медсестры промелькнула неуверенность.

– Да, – нерешительно произнесла она. – Но они очень дорогие… а этот мальчик, он…

Зильта не дала ей закончить.

– Этот мальчик – такой же ребенок, как и все остальные, – холодно ответила она, положила медвежонка на грудь Михелю, после чего вернулась к медсестре, схватила за руку и оттащила в сторону.

– Я немедленно хочу знать, почему у мальчика все тело в синяках и ссадинах!

Медсестра уставилась на нее широко раскрытыми глазами.

– Таким его привезли к нам. Руководитель приюта сказал, что мальчик отличается необузданностью и частенько дерется с другими детьми. Его приходится наказывать.

Зильта стиснула зубы так сильно, что у нее свело челюсть. Медсестра наклонилась вперед и прошептала:

– Знаете, это все болезнь. Детки с монгольской идиотией не могут держать себя в руках. Необходимо обращаться с ними строго, иначе они садятся на шею.

– Что за жестокое обращение! – ахнула Зильта.

Брови медсестры сошлись вместе.