Буря (Сборник)

И мне действительно ужасно захотелось есть. Я опустошил одну, вторую тарелку. Сама Елена Сергеевна ела вяло. Взяла кусок хлеба, но так весь и искрошила помимо тарелки на стол. Опомнилась. «Ой, что это я?» Смела в руку крошки, ссыпала в борщ, но есть его так и не стала, и я всё это тоже проглотил.

— Наелся?

— Как дурак на поминках!

— А ты случаем не знаешь, куда халат из бани делся?

Я страшно вытаращил глаза.

— Утонул!

— И шлепанцы?

— И шлёпанцы!

— И ты всё это видел?

— Своими глазами!

— Придурок! Чем тебе халат помешал?

— Извини-ите!

— Извиняю. И объяснять не надо.

— Тогда идёмте.

— Куда это?

— В зал. Целоваться.

Она даже головой покачала, не находя слов.

— А что? — не отставал я. — Вы теперь мне почти жена!

— Вот именно — почти…

— Да не совсем, хотите сказать? За чем же дело стало?

— Ну ты, оказывается, и нагле-эц!

Я тотчас упал перед ней на колени, обнял:

— Не буду больше! Если б вы знали, как я вас люблю! Увидел вас сейчас издалека — и точно солнце после долгих вьюг! Бывает такое ласковое весеннее солнышко!

— Нет, ты не наглец, ты — чудовище! Пусти!

Я отпустил, поднялся с колен и пошёл было за ней, но она обронила, не знаю, всерьез или в шутку: «А посуду кто за собой мыть будет?»

— Ай момент! — обрадовался я. — А полы — тоже? А то я могу! Я, между прочим, всё могу, — продолжал громко, чтобы было слышно в зале, трещать я. — И готовить! И стирать! — тут я выскочил в зал и с готовностью предложил: — А хотите, на руках буду вас весь вечер носить?

Она усмехнулась.

— А не уронишь?

— Я-а?

И я было ринулся доказывать сие делом, но она остановила:

— Ну-ну! Совсем, что ли? Иди мой посуду, а мне пошить кой-чего надо.

— А я могу вам нитку в иголку вдевать! Знаете, какое у меня зрение!

— Обойдусь без помощников.

— А хотите, я вам шарлотку испеку, с яблоками?

Она вроде бы даже удивилась.

— Умеешь?

— Ф-ф!

И я улетел замешивать тесто. Всё нашёл. И фартук пришёлся кстати. Миленький такой, с красненькими цветочками на белом фоне. Усердно взбивая ложкой в кастрюльке яйца, я громко пел песню собственного, только сейчас вдруг на ум пришедшего сочинения. Слова только были не мои, остальное — моё собственное, и лилось из самого сердца.

Зацелую допъяна-а, изомну-у, как цве-эт!
Пъя-аному от ра-адости пересуду не-эт!
Ты сама под ла-асками сбросишь шелк фаты-ы!
Унесу я, пъя-аную, до утра в кусты-ы! —

горланил я на весь дом.

Последнее двустишье я повторил и в воображении, и вслух раз пять. И этим бы не кончилось, кабы она не крикнула:

— У тебя что — заело?

— Вам не нравится Есенин?

— Твоё дурацкое пение мне не нравится! Заладил, как попугай!

— Про кусты, что ли? А что? Я, может, ни о чём больше сейчас не думаю!

— Вот идиот-то!

— Чи-во-о?

— Ничего! Как там шарлотка?

— На подходе! Пальчики оближете! Вам туда подать? С молоком или чаем?

— С чаем с молоком.

— С чаем с молоком — понятненько! Ну? Привыкаете ко мне? Нет, честно, ведь неплохо со мной? Я ведь не только шарлотки могу печь! А хотите, каждое утро буду вам кофе в постель подавать?

— Как же ты будешь мне подавать, если ты в другом месте живёшь?

Я опять выставил счастливую физию на обозрение.

— Так мы же поженимся!

— Прекрати.

Я подошёл к ней. Она, не глядя на меня, ловко строчила на своей ножной машинке, направляя плывущий из её рук материал.

— Это вы чего шьёте?

— Платье на смерть.

— Кому?

— Себе!

— Как? — удивился я. — Вы что, болеете?

— Зачем? Я и гроб себе закажу.

— Шутите?

— Шучу, конечно.

— Да-а, — рассудил я. — Вот вы шутите, а я испугался.

Она снизу вверх глянула на меня, усмехнулась. И я, не выдержав, ухватил её за голову и, как вампир, жадно впился в губы. Она насилу оторвалась от меня.

— Вот бешеный-то, а! Ну чего ты от «этого» ждёшь, дурачок, чего? Ничего тебе это не даст, понимаешь? Лучше от «этого» не будет, поверь!

— Выходите за меня замуж!

— Опять двадцать пять!

— Ну выходите! Ну пусть не сейчас, потом! Я буду любить вас всю жизнь!

— Слышала уже!

— От кого?

— От тебя вчера. Забыл? Все клянутся любить всю жизнь, а всё кончается на другое же утро.

— Может, у кого и кончается, только не у меня!

Она тряхнула головой, сказала: «Глупый ты ещё», — и опять занялась шитьем.

— Ладно, не будем спорить! Время покажет! На этом столе накрыть? Скатерть убрать?

— Как хочешь.

— Тогда оставлю. Можно цветов принести?

— Да делай что хочешь — вот пристал ещё!

Я срезал три розы, при этом вспомнив её слова: «Верю, надеюсь, люблю». Поместил их в хрустальную вазу и поставил на середину стола. Шарлотка получилась пышная, с румяной корочкой. Я вскипятил воду, заварил чай. Достал из шкафа чашки. При этом задержал ненадолго внимание на иконе. Чем-то знакомым отозвался в моём сердце этот юный святой Лик. Но я тут же его из него вытеснил. «Главное — не думать. Почему? Потому что уже всё произошло! А значит — судьба».

Когда стол был накрыт, я снял фартук и торжественно объявил:

— Княгинюшка, прошу к столу!

— Стало быть, ты — князь?

— Увы! Пока лишь только раб!

— Ну болтун, ну болтун! Ну девки, держись!

— Какие девки?