Буря (Сборник)

И, припоминая слова Елены Сергеевны, я пришёл к выводу, что это так. Значит, отцу известно, что я всё знаю. Но это бы ещё ничего, а вот догадывается ли он о том, о чём догадывалась, видимо, бабушка, знает Леонид Андреевич, сёстры Панины, Mania? И если да, как нам смотреть друг другу в глаза? А если он узнает больше? Что будет, когда он спросит (а рано или поздно это всё равно будет), что я намерен делать, и я заявлю — жениться? А мама? Что скажет она? И, только представив её реакцию, на меня накатила непроходимая тоска. И потом, выдержу ли я всё это, останусь ли, как обещал Елене Сергеевне, твёрд? И вот уж чего-чего, а представить из нас молодую супружескую чету, особенно в присутствии родителей, никак не мог. Это было просто нереально… Но почему? Неужели только случившееся с отцом тому причиной?.. Понимал же, что нет, что не только это, и даже не столько это, сколько то, что, как говорят кинорежиссеры, остаётся за кадром или, как выражается бабушка, «творится в мире ином»… И что же делать? Не любить, не видеть, забыть? Да это всё равно что не жить! Как после всего, что было, забыть эти губы, эти руки, эти глаза? Да я с ума сходил от одного только воспоминания этого!..

Такая, в общем, буря сопровождала меня весь путь до улицы Минина, где в добротном сталинском доме, в просторной квартире с высоченными потолками, с отдельным (20 метров дополнительных рабоче-крестьянским писателям полагалось) кабинетом, меблированным под классика, проживал Анатолий Борисович, друг, а теперь и собутыльник отца. Собутыльничество было в их дружбе не главным, но неотъемлемым атрибутом не таких уж и частых встреч. Пили только по поводу, без повода ни разу. Но если дорывались, пили по-русски, правда, пока что не до чёртиков, но чем, как говорится, черти не шутят. Долго ли, как уверяла бабушка, «до греха»?

У Лапаевых я был всего пару раз. Имелась у них дочь-красавица, старше меня года на полтора, даже «здасте» мне ни разу не сказавшая. Выглянула, помнится, раз из своего чулана (это я от обиды так выразился, чуланчик тот был ой-ёй-ёй), пыхнула, как автоген, когда его поджигают, жутью глаз и своенравно хлопнула дверью: ко мне, дескать, вам доступа нет. Подумаешь! Больно, чай, надо! И я не интересовался ею больше. Теперь её, кажется, спихнули какому-то очкастенькому профессору, у которого папа был для наших краёв почти как Папа Римский для краев ихних.

Отворила передо мной апартаменты Варвара Андреевна. Без женских художеств она даже тянула на красавицу. Завидев меня, невесело улыбнулась.

— Надеюсь, не компанию приехал составить?

— Я не пью.

— Видела.

— То был особый случай.

Она уже несколько теплее улыбнулась, вздохнула: «Проходи». И я пошёл за ней следом. Путеводительница проводила меня на кухню: «Вот, полюбуйся!»

Пока я любовался на отцов дружных семейств, сидевших за небольшим кухонным столиком друг против друга в компании ополовиненной бутылки водки и немудрёной закуски, Варвара Андреевна шумела водой и гремела посудой в раковине.

Анатолий Борисович, мутно глянув на меня, поскрёб щетину и молча указал на третий стул. Отец на моё появление никак не отреагировал, но щетину поскрёб тоже.

Я присел к столу. Мне сразу налили. Я кашлянул — и залпом выпил стопку. Анатолий Борисович поднял большой палец вверх. Отец, как римский император, вниз. Правда, над своей стопкой, и Анатолий Борисович понял это по-своему, налил ему, потом себе и чуть-чуть мне.

— Жалко? — съязвил я.

У Анатолия Борисовича сами собой удивились брови и губы, и он долил мне до полной. Отец скосился на меня. И я назло взял и хлопнул.

— Хоть бы подождал, — урезонил меня Анатолий Борисович. — Хоть бы для приличия спросил — за что?

— А вы за что до меня пили? Вот и я за это.

Рот у Анатолия Борисовича опять сам собой поехал на сторону. Вообще, надо сказать, у пьяных людей на лице всё само собой происходит, без всякой связи с тем, что внутри. Это уже моё личное наблюдение.

— Ну, а мы за что выпьем?

— Да просто так.

— Просто так алкаши пьют, — возразил Лапаев.

— А вы кто? — поинтересовалась Варвара Андреевна.

Вопрос был оставлен без внимания. И это тоже один из признаков внутреннего состояния пьяниц. Им говорят, а они будто ничего не слышат.

— Тогда — за всё! — сказал отец.

— За всё сразу? — удивились брови и рот Анатолия Борисовича, а вот глаза при этом грустили.

Отцова голова чуть не ударилась о стол.

— Ну хорошо, давай!

И они хотели выпить, но мой рот возопил:

— А мне?

— Сам себе наливай, у нас руки заняты.

Я согласился, налил и вместе с ними хлопнул. Поскольку я ещё не закусывал, меня сразу потянуло на покаяние.

— Варвара Андреевна, — сказал я. — Это я чтобы им меньше досталось. Завтра мама приезжает. Вызовите, пожалуйста, такси. Деньги вот.

— Откуда у тебя деньги? — спросили кривой рот и брови отца.

Я сказал откуда и решительно вырос над столом.

— Всё! Собирайся! Едем!

Плечи отца согласились, хотя рот был против.