Буря (Сборник)

Бабушка встретила меня с затаённой обидой, на разговор не шла, на шутки не отвечала. Даже поесть не предложила. Отца дома не было. «Неужели всё пьют?» И хотя было поздно, я позвонил Лапаевым. Трубку опять взяла Варвара Андреевна, сказала: «Весь день похмелялись, теперь дрыхнут. Все нервы мне вымотали».

В некотором смысле я был рад. Во всяком случае, можно было спать спокойно, не надо было никого караулить, ни за кем следить. И всё бы ничего, да застряло перед глазами Машино лицо. Такое жалкое… Я даже поморщился. Постарался об этом не думать. Но то одно, то другое само собой стало всплывать в памяти, бередить.

«Да, но теперь уже действительно всё», — сказал я себе, и другие, более сильные и волнующие воспоминания захватили моё сердце.

В эту ночь со мною опять чуть не случилось «этого»… И опять вся ночь прошла в поисках укромного места.

На этот раз разбудила меня бабушка. От двери окриком. И сразу объявила, чтобы я «сию же минуту» ехал к Лапаевым и «тащил отца домой».

— Завтра Наташа приезжает, а он что творит? Стыд! А ещё профессор!

За завтраком я как бы между прочим поинтересовался, где бабушка вчера была.

— К батюшке Григорью ездили.

— С кем?

— А ты не знаешь с кем?

— Ну и?..

— И, и! Ешь и ступай давай!

— И за что ты на меня взъелась?

— А ты не знаешь?

— Не знаю, — нарочно соврал я.

Она подержала меня под укоризненным взглядом.

— Поел? А теперь ступай и без отца не возвращайся!

— А деньги на такси? Не на общественном же транспорте его в таком состоянии везти?

Она спросила: «Сколь надо?» И, узнав, возмущённо покачала головой: «Креста на них, что ли, нету?» Но пятёрочку с полтинничком всё же вынесла, сунула мне, как попрошайке, и выпроводила за порог с тем же наказом.

Утро было свежее. Улица по-воскресному пуста. Я глянул на соседские окна, сколько было возможно и доставал глаз в огород — никаких признаков жизни. «Спит?» И от одного только воспоминания об этом взволновалось моё сердце.

На трамвайной остановке столкнулся с Леонидом Андреевичем. Он неохотно поздоровался, отводя в сторону глаза, сказал:

— За билетом еду. Уезжать собралась.

Я всё понял и промолчал. Стоять рядом стало неудобно. И я хотел отойти, но Леонид Андреевич вдруг спросил:

— А ты хорошо подумал?

— О чём?

— Зачем тебе эта?..

Меня бросило в жар. Особенно неприятно для самолюбия прозвучало небрежное «эта». Я не знал что ответить и промолчал.

— Смотри, парень, тебе жить… — И он было отошёл, но тотчас вернулся, взволнованно, с обидой в голосе заявил: — Такую девку на какую-то… сучку променять!

— Заткнись!

Он даже опешил.

— Ну-ну!

И обиженно отошёл.

Меня тоже разбирала обида. Не за себя, за Елену Сергеевну. Уж про кого-кого, а про неё такое сказать, а тем более слышать было из ряду вон. Никто и ни в чём не мог у нас её упрекнуть. Да, вдова, да, молодая, да, красавица — но ни разу, ни одного ухажёра после смерти мужа не ввела в дом, ни с кем ни разу не прошлась под ручку по улице. Вообще, можно сказать, жила затворницей — работа, дом, шитьё. Даже в клубе ни на одном вечере, ни на одном концерте ни разу не появилась. И в художественной самодеятельности никогда не участвовала, хотя Леонид Андреевич через маму не раз её зазывал. «Ну какая, — смущённо отвечала всегда, — из меня певица?» И я даже больше могу сказать: и в городе ни с кем не встречалась. Посягатели, конечно, были, но как она сама вчера сказала — лишь для «этого», а ей только «этого», очевидно, было не надо. Поэтому слова Леонида Андреевича, хоть и в обиде за племянницу сказанные, не могли не возмутить меня. Тем более после всего, что между нами в эти дни произошло. Последней близости, понятно, не было, и, скорее всего, во всяком случае, до женитьбы, чего я страстно желал, быть не могло, но это нисколько не умаляло ни моей любви, ни моего уважения к ней. А что было у них с отцом, после того, как она дала мне понять, «почему» всё это произошло, разве могло теперь иметь какое-нибудь значение? Не все ли мы немощны? Тот же Леонид Андреевич хотя бы в своей склонности к вину? Так что Елену Сергеевну я оправдывал полностью. Более того, она была для меня лучше всех на свете! Одно удручало. Окончательный ли у них разрыв с отцом? И если да, не повторится ли всё это потом? Слаб человек! Но и коварен. Взять хоть меня. Разве я способен, хотя бы и из-за этого, утопиться или ещё что-либо сделать с собой? Нет же, нарочно пугал, говорил эту чушь, лишь бы иметь возможность быть с нею наедине! Уж эти её поцелуи! А руки! Нет, тысячу раз прав Есенин! «Руки милой — пара лебедей!» И всё остальное!.. Так и тянет во всё это провалиться!

Да, но как отреагирует на моё появление отец? Что скажет о моей выходке на выставке? Уж не тогда ли у них произошёл окончательный разговор?..