Буря (Сборник)

Ещё через полчаса стало ясно, что казачки не придут. И к нашему маленькому фуршету я потерял интерес. И когда Женя предложила пошататься по гостинице, я охотно согласился.

Забыл сказать, что гостиница была огромной, и в ней обычно останавливались иностранцы, которых и на этот раз оказалось немало. В основном — финны, немцы и японцы. Немцы, как и подобает немцам, как будто на чём-то всё время сосредоточенные, курили и тянули из высоких стеклянных бокалов янтарное пенное пиво. Японцы кучковались в своём особом, с восточной кухней, баре, а вот в ресторане, с живой, кстати, музыкой, когда мы туда вошли, кого только не было. Когда мы проходили мимо музыкантов в поисках свободного места, один, как выяснилось потом, узнал меня. Особенно как-то посмотрел и, кивнув в мою сторону, что-то сказал стоявшему рядом гитаристу. Я сделал вид, что ничего не заметил. И тут нас окликнули казачки. Они сидели в нише, у окна, и ели мороженое. Мы, разумеется, к ним присоединились.

Женя сказала:

— А мы ждали-ждали, да так почти половину бутылки и выпили.

Сестры, словно виноватые, со сдержанными улыбками переглянулись.

Я взял меню. И когда подошла официантка, спросил:

— Теперь-то, надеюсь, не откажетесь с нами выпить?

— Нет, что вы, мы не пьём, — почти в один голос возразили они.

— Тогда и мы не пьём, — заключил я и заказал дочери коктейль, а себе чёрный кофе.

Когда заиграла музыка, я сказал:

— Это хорошо, что вы не пьёте. Надеюсь, не курите тоже. Что поёте, мы уже знаем. А вот танцуете ли? Как, кстати, вас зовут? Мы до сих пор не познакомились.

Весёлая, прямо как в «Евгении Онегине», оказалась Олей, грустная Таней.

— Танюш, а пойдёмте танцевать?

И она, мило покраснев и переглянувшись с сестрой, поднялась.

И что меня дёрнуло пригласить её на танец? Не иначе — вино. Будь я трезвым, ни за что бы не пригласил. А стоило пригласить, столько вдруг нахлынуло, казалось бы, навсегда похороненных ощущений. Было такое впечатление, что впервые в жизни веду девушку на танец. Сто лет я ни с кем не танцевал и думал, уже никогда не буду, и надо такому случиться!

Приходилось видеть мне, когда между гастролей играли на свадьбах в ресторанах и кафе, как танцуют надоевшие друг другу люди, случалось наблюдать, как танцует только что познакомившаяся пара, но никогда ещё не видел такой откровенной застенчивости и волнения на лице на столько лет моложе меня девушки, да ещё такой красивой донской казачки. Такого волнения я не испытывал, казалось, тысячу лет. И кем только в эти минуты себя не чувствовал, и только совершенно не чувствовал своего возраста, а мне буквально месяц назад исполнилось сорок пять. Голова плыла, уши заложило, я был полон самых невозможных чувств и желаний и не мог вымолвить ни слова. Да и о чём, собственно, говорить? Помнится, во время танца мне ужасно хотелось пожать и даже поцеловать Тане руку, и не сделал этого только благодаря невероятному усилию над собой. И, слава Богу, что не сделал. Ещё не известно, как бы она к этому отнеслась. Могла бы и обидеться.

Когда окончился танец и под инквизиторским взглядом дочери мы вернулись на место, ко мне подошёл узнавший меня музыкант.

— Простите, — сказал он, — вы не тот самый Евдокимов?

— Тот самый, — кивнул я.

— Не желаете что-нибудь исполнить?

— Почему бы и нет?

И когда поднялся, уловил удивлённо-восхищённый Танин взгляд. Таким знакомым и так много сказавшим показался мне он.

Пригласивший меня музыкант объявил в микрофон, что у них в гостях «тот самый» Евдокимов, который… и так далее. За некоторыми столиками в нашу сторону с недоумением обернулись. Но когда я запел один из своих прежних хитов, послышались сначала робкие, а потом дружные рукоплескания, из чего я понял, что меня узнали по песне. Потом я спел ещё две и, поблагодарив ребят, вернулся за свой столик. Меня сразу же осадили пьяные поклонницы с просьбами расписаться на пачках сигарет, клочках бумаги, в развёрнутых записных книжках. Мне, конечно, было приятно, и только для виду я хмурился.

— Теперь и посидеть не дадут. Может, всё-таки поднимемся в номер?

На этот раз сёстры согласились без колебаний.

Я расплатился за заказ, и мы пошли на выход. И как-то само собой получилось, что Женя пошла впереди с Олей, а мы с Таней следом за ними.

— Хорошо поёте, — осторожно улыбнувшись, искоса глянула на меня Таня.

— Вы тоже. Кстати, не заглянуть ли — может, вывесили списки?

— А, правда, пошлите?

И мы потащились длиннющим коридором, который опоясывал гостиницу кольцом и даже выходил на улицу, соединяя прерванные здания остеклённым проездом с внешней на внутреннюю территорию.

Списки ещё не вывесили, и свет в ординаторской горел.

— Неужели всё заседают? — удивилась Женя.

— А что ты хочешь — столько народу выступало?

И мы направились к лифту.

В номере сёстры удобно расположились по обе стороны журнального столика в креслах, мы с Женей устроились на кровати напротив. Я налил всем вина, поднял стакан, сказал:

— За надежду.

— Которая умирает последней, — продолжила Женя.

— И рождает терпение, — добавил я.

— Которого всегда не хватает, — ехидно заключила дочь.

— Будем надеяться.