Буря слов

Температура падала. Медленно, неотвратимо… Словно утопленник, что, пуская жемчуг пузырей, опускается на илистое дно чёрной, будто лакрица, Темзы. Пёс-туман лизал голые лодыжки, обматывал их тонким холодным языком. Ветер, как дотошный клиент, запускал прозрачные пальцы под юбку: проверял, кружевное ли надето бельё, и, удовлетворённый, трепал Вайолет по нарумяненной щеке так, что на шляпке колыхалась бумажная фиалка.

В желудке всё сильнее выл голод. Тело дрожало, тоскуя по тёплому исподнему и шерстяному платью, каждой порой проклинало яркую тряпку с декольте, что была немилосердно надета на него в этот холодный-прехолодный день. Вайолет стиснула алебастрово-белые кулаки, до крови закусила губу. Ей бы сидеть у камина, утопая в мягком плюше старого кресла, есть горячий пирог с кроликом и подливой, да читать Тому сказки, как приличная девушка…

…А не стоять на тёмной улице, гадая, кому придётся отдать свою девственность.

Что ж. Судьба никогда не была к ней особо милосердна. Чему удивляться, подумала Вайолет, шмыгнув напудренным до мертвенной белизны носом. Просто пятнадцатилетняя побирушка стала потаскушкой.

Она получше запахнулась в изрядно потрёпанный плащ, нервно прикрыла завитком волос ухо, замёрзшее от ветра. Неподалёку наметилась пара нетвёрдо идущих пьянчуг: красноносых, старых… И даже на расстоянии пахнущих так, словно их изрядно обгадили кошки. Вайолет, подпиравшая фонарь, содрогнулась, представив, как её бедное тело начинают раздевать мелко дрожащие руки; ощутила, как мерзкое, пахнущее застарелой брагой, дыхание ударяет в лицо, как бесцеремонно и грубо раздвигаются белые ноги…

А после – представила Тома.

Зубы сжались сильнее, кровь струйкой брызнула на заострённый подбородок.

Вильнуть бёдрами. Улыбнуться во всю ширину рта: призывно, маняще, как учили. Облокотиться о фонарь и помахать рукой.

Пьянчуги остановились. В слезящихся глазках зажёгся было интерес…

Но затем оба мужика демонстративно вывернули пустые карманы и, помахав ей в ответ, медленно двинулись прочь, шаркая тяжёлыми башмаками.

«Ну конечно. Тебя опередила выпивка».

Вайолет стёрла с лица улыбку и кровь, обессиленно привалилась обратно к фонарю.

«Вот и хорошо. Вот и отлично!» – сверкнула в сознании малодушная мысль, которую Вайолет сразу подавила в зародыше.

То, что находится у неё между ног, будет невеликой потерей. Вайолет знала, что такое терять по-настоящему дорогое.

***

…Когда семья попала в работный дом и разделилась, первой не выдержала мама. Следом во тьму угасшей спичкой канул отец, и Вайолет, оставшись с малолетним братом на руках, впервые увидела в своих угольно-чёрных волосах тонкую серебринку.

Они навсегда запомнили то время: изнурительный ежедневный труд, пальцы в коростах болячек от сотен перевязанных за день спичечных коробков, кислое, точно блевотина, пюре из брюквы, что неизменно составляло их скудный ужин…

Том никогда не отличался завидным здоровьем. Тонкокостный, худенький, он напоминал хилого журавлёнка, который едва ли научится летать, и Вайолет часто не могла смотреть на него без слёз. Каждый день на потогонном предприятии вытягивал из неё все силы, но младшему брату приходилось гораздо, гораздо хуже.

И однажды Вайолет решилась.

Они сбежали, вырвались на лондонские улицы, влившись в толпу других беспризорных сорванцов. Эта жизнь была не менее голодной и тяжкой, но она пьянила Вайолет своими свободой и возможностями. Девочка не гнушалась милостыней и воровством и теперь, обчищая прохожих, до румянца гордилась тем, что в одиночку может обеспечить себя и брата.

Она за хвост стягивала с прилавка жирных угрей, набивала карманы кроваво-красными яблоками… Срезала пухлые, под стать владельцам, кошельки и показывала язык в спину чопорных леди; удирала от дубинок полицейских, дралась наравне с другими воришками, порой выигрывала в битвах, а порой – нет… И наивно полагала, что так будет всегда.

Несчастье случилось в день, когда Вайолет стукнуло пятнадцать. Она неслась сквозь толпу, отчаянно работая локтями и ногами. Украденный кошелёк подпрыгивал под рубахой, и монетки, что сумели выскользнуть из него, то там, то тут холодили голую грудь.

– Держи вора! Держи-и-и-и-и! – истошно завопили позади, уже близко, и Вайолет припустила быстрее.

Полицейский чёрной молнией вынырнул из ниоткуда и бросился ей наперерез.

Порыв ветра, хрустнувшее запястье, вскрик.

– Попалась!!!

Вайолет извернулась ужом, зашипела, будто дикая кошка, но пыточные тиски на запястье сжались сильнее, выбили из горла новый крик. Боль была столь сильна, что девушка сперва не ощутила тяжёлую длань, что хозяйским движением вдруг опустилась на плечо.

– Какие претензии к моей племяннице, сержант Смитерс? – спросил приторный голосок, в котором, однако, мелькнули стальные нотки.

Хватка полицейского внезапно ослабла. Сержант стушевался, глядя на величественную особу в бордовом пальто, что гигантской колонной выросла за спиной Вайолет.