Буря в Па-де-Кале

– Ведь я специально приехал разыскивать вас, – усмехнулся грек. У него были белоснежные зубы, темно-карие глаза и угольно-черные брови. – До нас дошли сведения, что в вашем распоряжении находилось письмо к Веллингтону, которое могло изменить ход восстания. Мы надеялись, что вы, по старой дружбе, не откажетесь нам помочь! Однако в кофейне я случайно подслушал один разговор, из которого заключил, что письмо находится у одного из присутствующих, я выследил его, и когда он остался один в переулке, мне удалось его оглушить и… О! Чудо! Я нашел императорское письмо у этого человека за пазухой!

– Как выглядел этот человек? – осторожно осведомился я. – Вам известно его имя? Фамилия? Мне бы очень хотелось с ним повидаться и обсудить кое-что… По моим сведениям, этот человек замешан в убийстве женщины, причем очень знатного происхождения!

– В самом деле? Я бы рад вам помочь, но… Хотя… Наружностью он немного походил на меня, – ответил Филипп, немного подумав. – Вот только, какой-то он мрачный, что ли? А имени его я не знаю! Не обессудьте! Оставил я его у Певческого моста, на Мойке… Даже не знаю, жив ли он!

– Ну, на нет и суда нет! В карты сыграем? – осведомился я, не осмелившись просить его вернуть мне письмо. Он так радовался, что оно само, самым что ни на есть чудесным образом, угодило ему прямо в руки!

– Если в долг только, – щеки моего грека порозовели. Он и не догадывался о том, чем грозит ему «фараон»…

В Ордене я научился не только всякого рода кабаллистике, да выслеживанию воров и убийц. Кроме всего прочего я еще отлично наловчился подтасовывать карты, в интересах правого дела, конечно! Не ради выгоды!

Филипп напоминал мне скорее турка, нежели грека своей яркой восточной внешностью. Однако у меня зародилось подозрение, что он молдаванин, по тому как первые всполохи антиосманского восстания засверкали как раз в Молдавии.

Одевался Филипп броско, хотя и несколько старомодно, однако с претензиями на европейские изыски: из-под широкого выреза короткого, желтоватого жилета выглядывало жабо, крахмальный воротник белоснежной сорочки, достигавший ушей и тугой белый галстук. На ногах Филипп носил такие же желтоватые панталоны, белоснежные чулки и башмаки с ужасно безвкусными пряжками. На спинке стула висел, судя по всему, принадлежащий ему гладкий фрак со стоячим загнутым воротником, остроугольными наполеоновскими отворотами и двумя рядами металлических пуговиц. Здесь же лежали белые перчатки, шпага и высокая черная двуугольная шляпа с невообразимым плюмажем.

– Как вам будет угодно, – улыбнулся я одной из своих самых любезных улыбок. Внешне я старался хранить ледяное спокойствие: лишь бы только Филипп не заподозрил неладное. Годы служения Ордену научили меня целому арсеналу всевозможных уловок. – В долг так в долг. Деньги для меня ничего не значат.

– Яков Андреевич, у вас ведь должно быть ко мне какое-то дело, – вдруг насторожился Филипп. – Иначе зачем вы дали себе труд наведать меня! Или у вас какое-то поручение к Александру Ипсиланти… Я надеюсь, вы не имеете ничего против того, что письмо у меня!

– Нет, все мы братья и должны помогать друг другу, – я старался усыпить его бдительность. Наивность юного грека и его страсть к игре были мне только на руку. – А что касается вашего первого вопроса, – пустился я в пространные объяснения, – то мне бы хотелось услышать балканские новости, если так можно выразиться, из первых уст!

– Да какие там новости! – воскликнул Филипп, его черные глаза заблистали праведным гневом. – Мы терпим одно поражение за другим! Нам нужна помощь царя Александра, а он не шевелится! Но ведь ваш Император сам заварил эту кашу!

Я почувствовал легкий укол совести при этих словах. Мне вспомнилось, что Александр Ипсиланти сам служил в русской армии, участвовал в сражениях с Наполеоном Бонапартом и дослужился до звания генерал-майора в наших войсках.

В этот момент появился Дмитрий Петрович в сопровождении лакея и миловидной жены, которую он представил Аглаей. Лакей расставил фарфоровые чашки на чайном столике и разлил по ним ароматный, крепко заваренный чай. Филипп впился черными глазами в хорошенькую хозяйку дома с белокурыми локонами, а я попросил у хозяина дома нераспечатанную колоду игральных карт.

– Яков Андреевич! – Беликов искренне удивился, однако спорить со мной не стал и в точности выполнил данное мной распоряжение.

Филипп банковал, я понтировал, позволив ему выиграть у меня несколько робберов. Грек находился в лихорадочном возбуждении, глаза его сверкали, как у больного, а легкая влюбленность Филиппа в Аглаю Платоновну была мне только на руку, потому как он во все глаза смотрел на нее, вместо того, чтобы следить за ломберным столом. Дмитрий Петрович же погрузился на оттоманке в изучение прессы.

Наконец, Филипп поставил весь свой выигрыш на пе валетом, что означало удвоенную ставку, и… проиграл. Его лицо сделалось серее петербургского неба в пасмурную погоду.

– Яков Андреевич, позвольте мне отыграться, – простонал он. – Я умоляю вас! У меня ничего не осталось…