Он уселся на край одного из колодцев, уставился в чернильную тьму. Ощутил запах стоялой воды. Он был странно рад, поняв, что его любопытство притупилось не так сильно, как он считал. Не так, как у Каракатицы, к примеру. Теперь это угрюмый ублюдок. А он, Геслер, многое повидал в жизни, и кое-что из пережитого навеки запятнало кожу – не говоря о, гм… более тонких изменениях. Однако по большей части скопище воспоминаний – что ты видел, что сделал, чего не сделал, – тянет человека ко дну.
Он не может взглянуть в пламя взводного костерка, чтобы не увидеть, как Правд бесстрашно бросается во дворец И’Гатана. Он опустил взгляд на самострел в руках, когда они спотыкались в проклятом лесу – и словно увидел Пеллу: стрела торчит во лбу, парень оседает на углу какого-то дома едва в сотне шагов от ворот И’Гатана. Каждое воронье карканье вызывает в памяти вопли той ночи в Рараку, когда духи нападали на лагерь Собакодавов. Взгляд на руки, на ободранные костяшки – и видится тот викан, Колтейн, берега Ватара…
Резня жителей Арена, когда Т’лан Имассы Логроса восставали из праха посреди улиц, их каменное оружие поднималось и опускалось, поднималось и опускалось. Если бы тот бывший Алый Клинок не отворил ворота, позволив людям бежать, в городе могло не остаться живых. Ни одного живого.
Дракон сквозь огонь, лодка в пламени – его первый взгляд на Тисте Эдур: мертвец, пришпиленный к креслу копьем великана. Весла с безголовыми гребцами, руки на деревяшках, а отрезанные головы сложены в кучу у главной мачты – глаза моргают, когда посветишь, лица искажаются жуткими гримасами…
Он вспомнил стук в дверь, вспомнил, как открыл ее – с нелепым восторгом узнав иссушенного Имасса. «Буян, это к тебе».
– Вот ты где!
Геслер поднял голову. – Буян. Я как раз думал о тебе.
– Думал что?
Сержант показал рукой на черный провал: – Пролезешь ли туда, разумеется. Большая часть пройдет. Разве вот голова…
– Ты все время забываешь, Геслер, – сказал капрал, подходя ближе, – что у меня привычка давать сдачи.
– Ничего такого не помню.
– Напомнить?
– Чего я хочу, так это знать: зачем ты меня беспокоишь?
– Мы собрались и готовы выходить.
– Буян.
– А?
– Что ты обо всем этот думаешь?
– Кто-то любил строить колодцы.
– Нет, я о войне. Этой войне. Здешней.
– Я расскажу, когда начнем головы снимать.
– А если этого вообще не случится?
Буян пожал плечами, запустил толстые пальцы в узлы бороды. – Значит, еще одна типичная для Охотников война.
Геслер буркнул: – Давай, продолжай. Нет. Сколько раз мы с тобой дрались?
– То есть – я с тобой?
– Нет, проклятый идиот. Против других людей.
– Счет потерял.
– Врешь.
– Ладно. Тридцать семь, не считая И’Гатана. Меня там не было. Для тебя – тридцать восемь, Гес.
– А скольких драк нам удалось избежать?
– Сотен.
– Может, старина, нам это удается все лучше?
Здоровенный фалариец скривил губы: – Решил день мне испортить, сержант?
Корик затянул завязки объемистого мешка. – Я просто хочу убить хоть кого, – буркнул он.
Бутыл потер лицо и поглядел на полукровку. – Улыба всегда под рукой. Или Тарр. Напрыгни, когда он тебя не видит.
– Ты пытаешься шутить?
– Нет, просто отвлекаю твое внимание от слабейшего парня во взводе. То есть меня.
– Ты маг. Типа того. Пахнешь магией, это точно.
– И что это значит?
– Если я тебя убью, на последнем вздохе ты меня проклянешь. Тогда я в полном дерьме.
– А сейчас – не в нем?
– Действительно быть в полном дерьме всегда хуже, чем только казаться, что ты в полном дерьме. Такова жизнь. – Сетиец внезапно выхватил «последний довод» своего арсенала, длинный нож: – Видал? Такие Калам использует. Чертовски быстрое оружие. Но против брони – мало на что годен.
– Калам бил туда, где нет брони. Горло, подмышки, пах. Лучше отдай его Улыбе.
– Я у нее и украл, тупица. Для безопасности.