Буридан

— Монсеньор, — отвечал Тристан, — я узнал, что вы распорядились разыскать меня, видимо, полагая, что я являюсь хранителем сокровищ моего покойного хозяина.

— Так и есть. И тебе, должно быть, известно, что ты будешь повешен за то, что не вернул королю то, что королю принадлежит.

— Именно поэтому я к вам и пришел, монсеньор. Я не живу здесь больше, не осмеливаюсь даже приближаться к городским воротам из опасения, что меня арестуют, сижу, как мышь в своей норке. Уж лучше повешение, чем подобное существование, однако же я надеюсь избежать виселицы.

— И как же? — проговорил Валуа, затрепетав.

— Вы сами, монсеньор, это сказали: вернув королю то, что королю и принадлежит. Потому-то я и явился изъявить покорность, и, так как вы сейчас заведуете государственными делами, прошу вас распорядиться препроводить меня к нашему сиру, которому я открою место, где спрятано сокровище моего хозяина.

Валуа был столь же бледен, как в тот момент, когда в этом же зале с ним разговаривал Буридан, но на сей раз его бледность была вызвана совершенно иными эмоциями.

— Стало быть, это сокровище существует? — спросил он глухо.

— А вы, монсеньор, в этом сомневались?..

— И в какую сумму ты мог бы его оценить?..

Тристан посмотрел Валуа прямо в лицо и отвечал:

— Как-то раз, когда хозяин сообщил о своем намерении бежать из Парижа, я пытался подсчитать, считал с восхода солнца, раскладывая золото по равным кучкам, но с наступлением темноты так еще и не закончил.

Валуа содрогнулся. Он уже вовсю размышлял над тем, как бы завладеть этим огромным состоянием. Тристан продолжал:

— За услугу, которую я окажу королю, вернув сокровище, которое мог бы оставить, я прошу лишь две вещи.

— Говори! — жадно произнес Валуа.

— Прежде всего, жизнь и возможность уехать из Парижа.

— Тебе так не хочется оказаться повешенным? — спросил Валуа, внимательно изучая Тристана.

Пожилой слуга поежился и дрожащим голосом отвечал:

— Я стар, монсеньор, но, будучи всегда поглощенным тяжелой службой у моего трудолюбивого хозяина, я в жизни почти ничего и не видел. Так что, если Бог решит, что я должен еще пожить немного, быть повешенным мне бы действительно не хотелось.

«Прекрасно! — подумал Валуа. — Он боится. Пока все идет неплохо».

— И чего же еще ты просишь? — произнес он вслух.

— Если король изволит сохранить мне жизнь, я, монсеньор, хотел бы иметь возможность прожить оставшиеся мне годы в тишине и покое. Я прошу шесть тысяч ливров, которые желаю получить в тот же день, когда я укажу, где спрятано сокровище.

Валуа несколько минут помолчал, а затем промолвил:

— Известно ли тебе, что король считает тебя сообщником Мариньи и что это по его особому приказу тебя разыскивают по всему Парижу? Так что, вероятно, он не пожелает тебя помиловать, и уж тем более — выдать тебе сумму, которую ты требуешь. Что ты будешь делать в этом случае?

— В этом случае, монсеньор, — холодно сказал Тристан, — да сжалится Бог над моей душой, так как я перестану защищать свою жалкую шкуру. Пусть даже и виселица!.. В конце концов, это всего лишь несколько секунд страданий. Словом, я отправлюсь вслед за моим хозяином, только и всего.

— Понимаю, но сокровище? С ним-то ты что сделаешь?

— А что, по-вашему, я должен с ним сделать? Если король откажет мне в жизни, или же, оставив мне жизнь, откажет мне в средствах к существованию, — что ж! — я унесу эту тайну с собой в могилу, монсеньор. Ни король, ни кто-либо другой не получит этого огромного состояния, собранного моим хозяином за двадцать лет бесконтрольной власти, так как, даже если король прикажет камень за камнем разобрать весь Париж, ему все равно не найти этих денег, уверяю вас.

Валуа кровожадно рассмеялся.

— Ты забываешь, мэтр Тристан, что пытка неизбежно развяжет тебе язык; при третьем ударе по почкам налитой свинцом дубинкой или при первом же прикосновении к твоему телу раскаленного железа ты будешь только рад выдать эту тайну.

Тристан покачал головой и улыбнулся.

— О! — промолвил Валуа. — Так ты считаешь себя сильным? Способным выдержать боль?

— Нет, монсеньор, напротив, я считаю себя слабым, даже столь слабым, что я предвидел этот случай. Меня могут повесить, монсеньор, могут подвергнуть пыткам, но страдать я не буду.

— И почему же? — спросил удивленный Валуа.

— Потому что всегда ношу с собой сильнодействующий яд, — в виде капсулы, которая находится у меня во рту даже в эту самую минуту. Так что когда я предстану перед королем, и если наш сир откажет мне в том, что я прошу, если распорядится пытать меня, я просто-напросто раздавлю капсулу зубами и упаду замертво. А потом — можете делать со мной все что хотите. Мой труп будет хранить молчание.

Валуа бросил мрачный взгляд на человека, который говорил так, голосом холодным и твердым, и понял, что запугать этого старика ему не удастся.

«Однако же он хочет жить!» — отметил граф про себя.