Буридан

— Затем, что в том случае, если это место окажется не тем, о котором я думаю, я смогу назвать вам это последнее, и тогда вместо жалких десяти экю вы получите уж точно не менее двадцати, а то и все пятьдесят или даже сто! Подумайте сами: сто экю — это же целое состояние!

— Хо-хо! — воскликнул сержант, вытаращив глаза. — Сто экю! И ты, мерзавец, еще смеешь насмехаться над сержантом Шатле?

— Сперва ответьте на мой вопрос, и вы увидите, насмехаюсь я над вами или же нет.

— Ладно! Но сначала ты скажи, куда мне следовало бы тебя отвести, чтобы получить сто экю вознаграждения, а уж потом я, так и быть, отвечу, куда тебя ведут.

— В Лувр! — Бигорн был краток.

— В Лувр? — расхохотался сержант. — В Лувр! Такого бродягу, как ты? Черт возьми, дружище, а ты — малый не промах!.. Ну да ладно: раз обещал — скажу. Я веду тебя прямиком в Тампль, где монсеньор де Валуа сперва тебя допросит, а уж потом будет решать, что с тобой делать.

При этих словах Бигорн внутренне содрогнулся, но виду не подал и отвечал с абсолютным спокойствием:

— Я настаиваю на том, что сказал: если хотите получить вознаграждение, вы должны отвести меня в Лувр.

— А в Лувре, — насмешливо промолвил сержант, — не иначе как тебя следует отвести к самому королю?

— Именно, — холодно отвечал Ланселот. — У меня к нему дело.

Вместо ответа сержант просто-таки покатился со смеху.

Действительно, возможно ли было такое, чтобы у этого злодея, этого бродяги нашлось какое-то дело к самому королю? Это было чистой воды безумием, и бравый сержант хохотал до упаду.

Ланселот Бигорн не поддался влиянию этого безудержного веселья, а довольствовался тем, что с все той же флегмой сказал:

— Отведите меня в Лувр, попросите доложить королю, что у меня для него одного есть важная информация о том, что произошло в Нельской башне, и, уверяю вас, король тотчас же пожелает меня увидеть, и, ручаюсь вам, эта информация настолько обрадует Его Величество, что он выдаст даже не сто, а все двести экю тому, кто привел меня к нему.

Ланселот Бигорн выглядел совершенно убежденным в том, что говорил. Эта уверенность произвела глубокое впечатление на сержанта. Впрочем, немало озадаченный, тот все еще колебался между жадностью, которая советовала ему подчиниться желаниям пленника, и благоразумием, которое приказывало неукоснительно следовать инструкциям, заключавшимся в том, чтобы препроводить в Тампль и передать в руки графа де Валуа любую добычу, какой бы она ни была.

Словно прочтя мысли своего охранника, Ланселот продолжал с еще большей безмятежностью:

— Чем вы рискуете? Ничем. Если я солгал, вы лишь проявите неуместное усердие — только и всего, но никто вам не помешает отвести тогда меня в Тампль. Если же я сказал правду, почему похвала и вознаграждение должны доставаться кому-то еще, раз уж это вы меня задержали?

— А он говорит дело, — пробормотал сержант.

— Еще бы!.. Ведите-ка меня в Лувр!

— Хорошо! — решился наконец офицер. — Отведу тебя в Лувр, но — горе тебе, если солгал, разыграл меня!

— Увы! — вздохнул Бигорн. — Сами же только что говорили, что меня ждет виселица, — что уж может быть хуже!..

— В сущности, — молвил сержант, — бродяга прав. Эй вы! — бросил он, обращаясь к своим людям. — Мы сперва идем в Лувр. Но не сводите глаз с этого висельника, потому как, если он вдруг улизнет, клянусь кишками папы римского, меньшее, что нас ждет, — это вечное прозябание в какой-нибудь подземной темнице.

Ланселот Бигорн не проронил ни слова, но глубоко вздохнул, как человек, с плеч которого свалилась невыносимая ноша.

Отряд сменил направление, как и приказал командир, и через несколько минут был уже в Лувре.

Там возникло затруднение иного рода: нужно было найти какого-нибудь придворного, который бы взялся сообщить королю об их приходе.

Наконец, после долгого ожидания, за арестованным явились, и, все так же под неусыпной охраной, он был препровожден к Его Величеству.

— Иа! — проговорил Бигорн и поклонился до пола.

Людовик встрепенулся и уже намеревался отдать строгий приказ, когда, присмотревшись к пленнику повнимательнее, узнал человека, которому удалось его утешить и рассмешить.

— Ты ли это, сумасброд?.. — смягчившись, воскликнул Людовик.

— Рад слышать, что монсеньор король на память не жалуется, — отвечал Бигорн, — сразу назвав меня по имени.

Людовик не сдержал улыбки при столь остроумной шутке и не без некого внутреннего удовлетворения подумал, что он снова нашел себе шута, который его развлекал, был ему по душе и которого он хотел заполучить, как капризный ребенок — какую-нибудь игрушку. В этом расположении духа король тщетно пытался напустить на лицо суровое выражение, но его внутреннее довольство проявлялось само по себе.

С этим шутом он невольно вел себя так же, как и в редкие моменты его хорошего настроения, когда он играл с любимой собачкой.

Жесты короля были резкими, голос — раскатистым и гневным, и, тем не менее, снисходительная улыбка и удовольствие, которое сияло на его лице, выдавали его с головой.