Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир

География - еще одно популярное объяснение, которое, похоже, не очень хорошо работает. На титульном листе моего экземпляра книги Джареда Даймонда "Ружья, микробы и сталь: Судьбы человеческих обществ" (1997) содержит восторженную запись, сделанную в августе 2000 г., когда я читал ее впервые: "Лучшая книга, которую я прочитал за последние годы". Это до сих пор так, а я читаю много книг. Я приступил к книге с некоторым профессиональным негодованием - "Постойте-ка, я же здесь историк экономики. Кто этот парень?". Но уже через двадцать страниц он меня покорил. Даймонд убедительно доказывает, что ось Евразии с востока на запад от Испании до Японии позволила совместно одомашнить растения и животных - пшеницу, рис, лошадей, кур, - чего не могли сделать такие районы с севера на юг, как Африка к югу от Сахары, или изо-лированные районы, как Австралазия, или изолированные районы с севера на юг, как Северная и Южная Америка. Он приводит весомые аргументы в пользу того, почему "передовые" общества, как правило, были евразийскими, от Рима до Китая (при этом он подчеркивает, что в Африке, Полинезии и Америке прогресс шел медленно, хотя в XVI-XIX вв. он был остановлен европейскими завоеваниями).

Даймонд передает вопрос своего новогвинейского друга Яли и говорит, что воспринимает его как руководство к действию: «Почему вы, белые люди, разработали так много грузов?» Хороший вопрос. Изобилие, которым обладали не новогвинейцы, ошеломило Яли и его соотечественников, превратив их в культы грузов, пытавшихся во время и после Второй мировой войны вернуть большие самолеты японских и союзных завоевателей. Однако географический аргумент Даймонда распадается, когда фокус сужается географически, как и должно быть, чтобы действительно ответить на вопрос Яли: почему рог изобилия грузов выливался из северных районов Гвинеи?

Западная Европа (а из ее потомства - Австралия, южнее Новой Гвинеи, и из ее северного подражателя Европе - Японии, возможно, "белой" с точки зрения новогвинейцев)? Правильный ответ, которого Даймонд не дает, заключается в том, что северо-западные европейские "белые люди" совершили промышленную революцию, а другие народы - евразийские, африканские, мезоамериканские - не совершали ее до тех пор, пока северо-западные европейцы не проложили себе путь. Итальянцы, иракцы, индийцы, китайцы и другие бенефициары 4000-летнего старта цивилизации, вышедшей из Плодородного полумесяца, не добрались до рогатого дерева первыми. Это сделали голландцы и англичане, за ними последовали французы, немцы и американцы. Почему? Блестящее объяснение Даймонда того, почему и в Китае, и в Турции были одомашненные куры и одомашненная пшеница, объясняет, почему нельзя было ожидать промышленной революции у инков или зулусов - во всяком случае, не в 1491 г. н.э. и не в 1815 г. н.э. Однако его объяснение совершенно не проливает свет на то, почему Голландия, а затем Британия создали первые современные экономики на основе общего наследия Евразии и, соответственно, разработали столько грузов.

Даймонд уходит в сторону - как это обычно бывает с людьми - и переходит к совершенно иному вопросу: почему европейцы были так хороши в насильственных завоеваниях после 1492 года. Например, он приводит рассказ о захвате Писарро императора инков в 1533 г. в длинной главе 3 "Столкновение в Кахамарке", заключая, что "название этой книги будет служить сокращением для обозначения [сопутствующих] факторов", а именно: оружия, микробов [особенно оспы], стали [мечей и доспехов], лошадей, кораблей, империй и письменности. Эти факторы и безумная уверенность, порожденная мифом о христианском рыцаре, безусловно, объясняют подвиги Писарро. Однако смелые подвиги не имеют ничего общего с дизельными двигателями, электрическими фонарями и грузовыми самолетами, которые и составляют тот "груз", о котором спрашивал Яли. Например, через некоторое время завоеванные народы сами, самим фактом завоевания, получили доступ к евразийским сельскохозяйственным культурам, животным и железу, так кропотливо накопленным. Таким образом, дивергенция в 8 тыс. лет стала неактуальной для исследования Яли. Теперь важна была дивергенция после 1700 г. н.э. и особенно после 1800 г. н.э. северо-западной Европы с китайской, османской, могольской, испанской и другими развитыми евразийскими империями.