Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир

Либеральная половина "ревальвации" была столь же, и даже более известной, медленной. Доминирование в британской политике нелиберального, антибуржуазного и даже антидемократического истеблишмента не прекратилось никогда - вспомните, например, британскую телекомедию 1980-х годов "Да, министр". Как уже давно утверждала историк Маргарет Джейкоб и как в последнее время доказывает историк Йона-тан Израэль в истории идей, свободный рынок и свободное голосование "радикального Просвещения" таких людей, как левеллеры, де ла Корт, Спиноза, Мандевиль, Руссо, Пейн, Бенджамин Раш, Мэри Уоллстон-Крафт, и некоторых известных масонов, было подорвано более консервативным Просвещением Локка, Ньютона, Вольтера, Адама Смита, Джона Адамса и других масонов, в полной свободе торговли, за которую иногда выступали радикалы, среди прочих вопросов - хотя обратите внимание, что обе стороны Просвещения содержали поклонников буржуазии. (И, конечно, реакционные державы на протяжении столетий боролись с обоими Просвещениями и на галерах, и на канатах. Во Франции во время действия законов 1686-1759 гг., запрещавших ввоз и изготовление печатных ситцев - для защиты производителей шерсти и льна, то есть буржуазной партии старого и меркантилистского толка, - шведский экономист и историк Эли Хекшер сообщил, что эти меры "стоили жизни примерно 16 000 человек, частично в результате казней и частично в результате вооруженных расправ, не считая неизвестного, но, несомненно, гораздо большего числа ... отправленных на галеры...". . . В одном случае в Валансе семьдесят семь человек были приговорены к повешению, сорок восемь - к разбиванию на колесе, 631 - к отправке на галеры").

Однако во многих местах Северо-Западной Европы новые, либеральные буржуазные ценности и ревальвация восторжествовали, что привело к поразительным экономическим результатам. Историк техники Кристин Маклеод относит окончательный апофеоз изобретателя в Великобритании к началу XIX века. Безусловно, сдвиг в риторике, начавшийся в Голландии XVII века, как и все идеологии, нуждался в уходе. Маклеод рассказывает, например, о кампании 1834 года по возведению в Вестминстерском аббатстве - среди королей, священников и поэтов - большой статуи изобретателя паровой машины с раздельным конденсатором Джеймса Уатта (1736-1819; позже статуя была перенесена в собор Святого Павла): "Не для того, чтобы увековечить, - гласит надпись, - имя, которое должно существовать, пока мирное искусство процветает, но чтобы показать, что человечество научилось почитать тех, кто больше всего заслуживает его благодарности... [таких, как Джеймс Уатт,] который увеличил ресурсы своей страны, увеличил силу человека и занял видное место среди самых выдающихся последователей науки и настоящих благодетелей мира". Современник с досадой спрашивал: "Что представляет собой эта огромная фигура, какой класс интересов, доселе неизвестный [ну, вряд ли "неизвестный"], какой переворот во всей структуре современного общества? "10 Он был позади всех. Маклеод отмечает, что еще 22 апреля 1826 г. газета "Таймс" заявила, что изобретатели - это "избранные представители рода человеческого". . . . Баланс успеха в судебных процессах сместился в сторону обвинителей нарушителей, поскольку патентообладатели стали рассматриваться не столько как хваткие монополисты [елизаветинской эпохи, например], сколько как национальные благодетели", спустя 60 лет после того, как Адам Смит полностью сформулировал эту проблему. Настоящими благодетелями мира стали считаться коммерческие новаторы и последователи "науки" (которая, кстати, тогда еще использовалась в старом смысле: Уатт был приборостроителем, а не физиком-"научником" в том понимании, которое позднее стало преобладать в английском языке, как, например, его друг химик и физик Джозеф Блэк, положивший начало науке термодинамике).