Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир

Гораздо позже эта риторика появляется в общественном и буржуазном духе таких людей 1840-1850-х годов, как Нассау Сениор, Игнац Земмельвейс или Джон Сноу, призывающих к обновлению городов, мытью рук в больницах и пересмотру водозаборов. Мокир подчеркивает, что теория болезней, основанная на микробах, была, конечно, открытием конца XIX века, а до этого среди буржуазных мужчин и особенно женщин утвердилась мания чистоты, не подкрепленная никакими научными идеями, кроме ошибочной, согласно которой болезни распространяются дурными запахами, что давно предвиделось в Низких странах и в конце концов распространилось во Франции и Англии, а также среди случайных венгерских врачей. В XVIII веке в Лондоне никто не заботился ни о водоснабжении, ни о народном образовании. Бенджамин Франклин выделялся в Филадельфии своим буржуазным общественным духом. Столетие спустя в обоих местах действительно очень заботились - опять же, не считая надлежащей теоретической науки. Банкир и писатель Мэтт Ридли в 1996 г. вспоминал свой родной город Ньюкасл-апон-Тайн в 1800 г. как "улей местной предприимчивости и гордости" с "великими традициями доверия, взаимности и взаимовыручки, на которых основываются такие города". Буржуазное общество и свобода содержат в себе гораздо больше, чем изолированные монады и этика "дьявол побери всех". Рынок - это не чудовищно расчлененный монстр, каким его представляют себе и левые, и правые. "Рыночное общество" - это не противоречие в терминах. Gemeinschaft переплетается с Gesellschaft.

Более того, политические революции XVII века в Англии, несомненно, были более важны для большего числа людей, чем новинки Научной революции - хотя этот тезис вряд ли может быть использован против Маргарет Джейкоб, поскольку она сама его высказала. В предисловии к новому изданию в 2006 г. своей книги 1981 г., в которой была представлена идея "радикального Просвещения", она пишет: "Начиная с 1680-х гг. Северная и Западная Европа пережила ряд шоковых волн, которые в свою очередь породили новый радикализм мысли как в политических, так и в религиозных вопросах. Французская воинственность, отмена Нантского эдикта в 1685 г. и появление на английском троне в том же году короля-католика повергли протестантскую Европу в смятение". Но она и Джонатан Израэль (который позже продолжил спор с тем, что Джейкоб характеризует с намеком отвращения к "совершенно иной и в значительной степени идеалистической методологии") видят результаты через политическую и интеллектуальную жизнь, а политическая и интеллектуальная жизнь затем влияет на общество и экономику. Более прямой цепочкой причинно-следственных связей были бы революции (1642 и 1688 годов, что также подчеркивает Якоб; или, например, 1568 года в Нидерландах и 1517 года в Германии), вызвавшие новое самоуважение буржуазии, другое уважение к ней - и в конце концов буржуазную переоценку. Идеи, непосредственно поддерживающие экономические изменения, как показал в 1978 г. коллега Джейкоба Джойс Эпплби, были плодами социальных и интеллектуальных перемен в Англии в XVII в., полностью созревшими гораздо позже во французской физиократии и шотландской политэкономии. Например, Эпплби утверждала, используя раннюю работу Барри Суппла об экономическом кризисе начала XVII века, что беспорядки 1620-х годов заставили англичан задуматься о том, что все больше воспринимается как отдельная "экономика".

Голдстоун защищает якобинскую цепочку Бойля-Ньюкомена-Ватта, в которой революционные последствия вытекают из научного открытия в Англии в XVII веке веса атмосферы (кстати, фактически открытого в Китае за несколько столетий до этого, но не имевшего такого практического результата): "Великобритания имела то, чего не имела и не будет иметь более одного поколения ни одна другая страна на земле: дешевое и надежное средство преобразования тепловой энергии (главным образом угля) в равномерное вращательное движение" (курсив мой). Обратите внимание на выделенную мною курсивом фразу, которую Голдстоун написал с характерной точностью. Все верно: в течение жизни нескольких поколений английские угольщики и угольщицы имели преимущество. Но цивилизация, уважающая бизнес, скажем, в Японии, сразу же взяла бы на вооружение паровой двигатель, с углем или без, как она это сделала с готовностью, когда бизнес стал бизнесом Японии. Буржуазное достоинство и свобода способствовали не только гениальным изобретениям, но и быстрому подражанию.