Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир

Признаем, что мы "попали в ловушку", даже в "рабство". Однако социальная наука со времен Ве-блена нашла ответ: любой уровень дохода является "носителем материальной культуры", от $3 в день до $137 в день. Антропологи и психологи, а иногда и экономисты отмечают, что любое добывание пищи, строительство жилья или рассказывание сказок "заманивает в ловушку" своих людей - бушменов Калахари не меньше, чем флор-трейдеров Уолл-стрит. Историк экономики Стэнли Леберготт спрашивает: "Какое общество стремится к простому физическому выживанию?" и цитирует Уайтхеда: "Люди - дети Вселенной с ... иррациональными надеждами. . . . Дерево придерживается своей цели - простого выживания; так же поступает и устрица". Сахлинс говорит об этом следующим образом: "Люди не просто "выживают". Они выживают де-факто", то есть выживают в племени. "Потребительство", например, экстракалорийность трапезы из харчей и кроличьего мяса, разделенной над лагерем любимыми соплеменниками, характеризует все человеческие культуры, что скорее подрывает научную или политическую целесообразность этого термина.

Истерлин призывает нас противостоять потребительству и стать "мастерами роста". К подобным призывам "мы" что-то делать хочется относиться с осторожностью, ведь "мы" так легко развратить, например, оголтелым национализмом или простым снобизмом церковников. Истерлин согласился бы с этим. Но, безусловно, в этическом смысле он прав. "Нам" необходимо убедить друг друга воспользоваться современной свободой от нужды для чего-то другого, кроме как смотреть телевизор, есть больше "Фритос" и щеголять в мире статусного потребления. Признаться, мы попали в ловушку, как и наши предки. Суета сует, все есть суета, говорит проповедник, и томление духа. Однако в современных условиях широкого материального охвата хочется надеяться, что заблуждение будет достойно лучших версий нашей человечности, заблуждающейся под Моцарта, или под празднование мессы, или под день five тестового матча за пепел на Лордс в идеальный лондонский день в начале июня. И все же этот совет - быть благородно порабощенным - является основным в мировой литературе со времен изобретения письменности. Неблагородное порабощение петушиными гребнями и чрезмерное личное орнаментирование не имеют ничего общего с великим (и освобождающим) фактом современного развития - за исключением того, что благодаря этому факту гораздо больший процент человечества может предаваться еще большим пошлостям, но в силу воспитания открыт для советов избегать их. Это должен быть сладкий убеждающий совет, а не принуждающий, не заставляющий и даже не подталкивающий, хотя, конечно, определяемый собственными, справедливо почитаемыми церковниками стандартами.

В связи с этим возникает еще одна, гуманистическая критика современной литературы экономистов о "счастье". В этой литературе не уделяется внимания неколичественным и нематематическим оценкам счастья. ("Количественный" и "математический", кстати, не одно и то же; часто в новейшей литературе эти два понятия не имеют никакой научной связи, хотя и вытаскиваются отдельно, чтобы придать правдоподобие иному пустому и неубедительному рассказу). В своей последней книге "Счастье: Революция в экономике" (2008) блестящий инсайдерский критик Бруно Фрей, еще один мой знакомый, с которым я обычно согласен (как и с Ричардом Истерлином и Робертом Франком), посвящает обсуждению "счастья" всего одно предложение, прежде чем появляется так называемое "измерение": "На протяжении веков счастье было центральной темой философии". Вот и все. О, дорогой, дорогой Бруно. Он не упоминает о том, что счастье было центральной темой и в поэзии, и в рассказах, и в биографиях, и в религии. В единственной сноске, прикрепленной к единственному предложению, приводятся шесть статей о том, "как философы обращались к теме счастья", - шесть из примерно 670 статей в длинной библиографии книги. В следующем предложении Фрей резко отходит от подобной ерунды и переходит к "эмпирическому исследованию счастья" - как будто "Антигона" Софокла или "Республика" Платона не дают представления о счастье, достойного слова "эмпирический" (от греческого "опыт"), во всяком случае, по сравнению с опросом случайных греков на улицах Афин о том, "счастливы" ли они по трехбалльной неинтервальной шкале.