Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир

"Индустриализация, - уныло кон-венционально пишет историк Питер Стернс, - привела к неуклонному росту материализма. . . . Потребление, всегда связанное с индустриализацией как причина и следствие, фокусирует личные цели на приобретении товаров, от Мэйн-стрит до Москвы". Интересно, задумывался ли профессор Стернс об окружающем его мире, в котором люди регулярно посвящают себя научной жизни или принимают Христа в качестве личного спасителя, а их дети становятся художниками, занимая лофты в каждом элитном районе страны; слышал ли он о Ренессансе. Само потребление - это вопрос разговора, а современная жизнь дает больше материалов для разговора. "Объект, - замечает Сахлинс, - выступает как человеческое понятие вне себя, как человек, говорящий с человеком через посредство вещей". В богатом мире он "способен служить, даже лучше, чем различия между видами животных [в тотемизме племенных людей], носителем обширной и динамичной схемы мышления". При всей болтовне в журналах мнений об убогом материализме современной жизни, исследования в области психологии товаров показывают, что бедные люди в бедных странах придают больше, а не меньше значения тому имуществу, которое у них есть, чем люди, у которых его больше. Такие выводы кажутся правдоподобными даже с экономической точки зрения: уменьшающаяся отдача делает ваше семнадцатое кресло Wind-sor менее привлекательным. В одном из недавних исследований социальных психологов отмечается, что "критики культуры часто утверждают, что люди, живущие в западных странах, сильнее, чем жители менее развитых стран (или прошлых обществ), верят в то, что счастье приходит благодаря росту влияния и материальных благ, однако имеющиеся в литературе данные [о том самом сомнительном субъективном благополучии, увы] говорят об обратном".

Стернс снова повторяет общепринятую мысль: "Другие [некапиталистические] виды культурной деятельности, включая искусство, гуманитарные науки, религию и людей, специализирующихся на них, имеют тенденцию терять позиции". Нет, не теряют. В богатых странах му-зеи и концертные залы сегодня переполнены. Времена расцвета высокой культуры неизменно были временами оживленной торговли, начиная с Древней Греции через Китай эпохи Сун и Италию эпохи Возрождения вплоть до голландского "золотого века" или расцвета американской высокой культуры после Второй мировой войны при дополнительном стимуле со стороны революционного высшего образования. Сегодня в тридцати демократических странах Организации экономического сотрудничества и развития около 27% взрослого населения в возрасте от 20 до 64 лет имеют высшее образование, от 10% в Турции до 47% в Канаде. Таким образом, количество выпускников университетов в Европе, вероятно, уже превышает численность ее населения в 1800 году. Такой бурный рост культурной активности позволяет жить не только материализмом. Экономист в области культуры Тайлер Коуэн отмечает, что современная жизнь породила больше художников, чем все художники предыдущих эпох вместе взятые. В 1960-е годы в американских высших учебных заведениях было нанято больше профессоров, чем за всю историю американского образования. Расширение высшего образования привело, например, к тому, что в США и Великобритании появилась большая аудитория для серьезной литературной деятельности.

Терри Иглтон, блестящий, полезный и левый литературный критик серьезного литературного направления, делает традиционное утверждение, что буржуазия виновата в "чудовищно эгоистической цивилизации, которую она создала", как будто он не сталкивался с Чосером и его Пардонером, или Шекспиром и его Яго, представителями чудовищно эгоистических цивилизаций церкви и замка. Тоска по более простым временам, когда не так много доставалось и тратилось, - это в основном вариант пасторали, повторяющийся в любой мировой литературе в любую эпоху, практически независимо от социологических данных. Феокрит, а за ним и Гораций сетовали на уход золотого века нимф и пастухов. В 1767 году Адам Фергюсон, как отмечает Иглтон, сетовал на "обособленный и одинокий" народ Шотландии, чьи "узы привязанности разорваны". Вордсворт и Гете треть века спустя, а затем Дизраэли, Карлайл и Диккенс еще полвека спустя также сетовали на это. Мы всегда уже сетуем на то, что становимся городскими, самодостаточными и отчужденными. Годы, когда наши родители были детьми, воспринимаются как благословенные времена семейной и социальной солидарности, как клерикальная версия мира Нормана Рокуэлла, будь то 1920-е годы или золотой век Кроноса.