Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир

Теоретизирование буржуазной жизни происходило в Америке и Шотландии, даже в Неаполе, а не в Париже или Лондоне, где обычно собирались лучшие теоретики. Иначе казалось бы странным, что социология, экономика, юриспруденция (а также геология среди физических наук, хотя и не более древняя и придворная физика или астрономия) были впервые изложены на английском языке шотландцами, а новые теории истории и криминологии на итальянском - неаполитанцами и миланцами. Если говорить о шотландцах, то Хатчесон, Хьюм, Смит, Фергюсон, лорд-юрист Кеймс (Генри Хоум) не были деревенскими парнями, не знающими преференций и привилегий. Смит, сын чиновника, занимавшегося сбором налогов, с 1778 г. сам был королевским ставленником, взимавшим налоги на импорт, которые он недавно презирал. Он провел шесть лет, хотя и не очень счастливо, в Оксфорде. В течение нескольких лет он был наставником сына и наследника второго герцога Баклюга во время длительного гранд-тура молодого человека. Он в совершенстве владел риторикой самого любезного и покорного слуги Вашей светлости Адама Смита. Франклин тоже. Франклин до конца играл роль философа из глубинки, особенно во Франции. Но когда он представал перед королями, то играл при королевском дворе умело и с пользой для своей страны.

Однако Смит и Франклин, а также Джейн Остин и большинство их друзей не принадлежали к придворной тусовке, и дома их не окружала буквальная аристократия. Их повседневными знакомыми были бизнесмены и юристы, а в случае Джейн - мелкое дворянство. Немногочисленные территориальные лорды. Они не были модными людьми. Вряд ли можно быть модным в Эдинбурге по самым высоким космополитическим стандартам, и уж тем более в Глазго, Филадельфии или деревне Стивентон, когда основные политические действия в англосфере происходят в Лондоне (как и в Неаполе или Милане, когда основные интеллектуальные действия на романских языках происходят в Париже: поэтому неаполитанцы и миланцы в XVIII веке и далее занимали видное место в социальном теоретизировании). Смит пишет: "Вы всерьез решили никогда не обменивать свою свободу на рабство при дворе, а жить свободно, бесстрашно и независимо? Кажется, есть один путь... и, возможно, только один. Никогда не входить в это место"³¹ Это был древний совет. Ювенал высмеивал "престарелого, гениального Криспиуса" (сравните шекспировского Полония) как идеального придворного, "не гражданина, способного / Говорить свободно слова сердца, и жизнь его за правду зацепить. / И так видел он много зим, и восьмидесятое / Солнцестояние, таким оружием безопасным даже в том возвышенном зале"³².

Мещанская, низинная Шотландия или буржуазная, крошечная Филадельфия, а не великий космополис, была местом обитания таких антикризисных людей XVIII века, несмотря на заграничные флирты: "Хотя я счастлив здесь, - писал Смит Эндрю Миллару из Франции в 1766 г., - я страстно желаю воссоединиться со своими старыми друзьями. . . . Порекомендуйте тот же трезвый образ мыслей Хьюму. Передайте ему, что у него голова идет кругом, когда он говорит о том, что собирается провести здесь остаток своих дней".³³ За несколько лет до этого Хьюм заявлял из Лондона, что "Шотландия больше всего подходит моему состоянию и является местом моей главной дружбы, но это слишком узкое место для меня".³⁴ Возможно, оно было слишком узким для Хьюма, но не для человека, который на деле осуществлял теорию среднего положения, этического и экономического.

Смит так же, как и Хьюм, осознавал ничтожность Шотландии по сравнению с Англией и Францией: "Ибо хотя образование в той или иной степени культивируется почти во всех частях Европы, - писал он в первой и неудачной попытке "Эдинбургского обозрения" (1755-1756), - только во Франции и Англии [и особенно в Париже и Лондоне] оно культивируется с таким успехом или репутацией, что привлекает внимание иностранных народов"."Но именно на такой окраине, как Шотландия или Филадельфия, можно было серьезно относиться к обычным делам жизни, не отвлекаясь на рабство при дворе с его ежедневными волнениями, связанными с принятием важных решений. Вашингтон оказывает именно такое влияние на американских ученых, отвлекая их от теоретической работы. Экономический историк Александр Гершенкрон (1904-1978), никогда не торговавший своей научной свободой в Гарварде в пользу суда, относился к своему коллеге Джону Кеннету Гэлбрейту (1908-2006), проводившему больше времени в высоких залах, чем в библиотеке, хотя и дружелюбно, но критически. Когда в 1961 г. Гэлбрейт, ожидая восхищенных похвал, с воодушевлением сообщил Гершенкрону, что принял предложение президента Кеннеди стать послом в Индии, гарвардский ученый ответил: "О, Кен, Кен, какая катастрофа! С таким же успехом ты мог бы снять штаны посреди Гарвардской площади".