Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир

Китайская система экзаменов, в которой сын крестьянина или купца мог стать главным советником императора, резко контрастировала с аристократическими источниками власти в Японии, Европе или Южной Азии. Экзаменационная элита в Китае была надежно защищена и поэтому могла навязывать обществу скорее научные, чем меркантильные ценности. Как утверждает историк Джонатан Дейли, объясняя стагнацию китайской изобретательности на протяжении последних пяти веков, когда Европа просыпалась, "человек не мог добиться более высокой или более доходной чести в обществе":

Некоторые выдающиеся люди изучали математику, астрономию, право, но получали лишь скудное официальное поощрение. Некоторые блестящие литераторы-чиновники занимались исследованиями и размышлениями в нелитературных областях, но без особой институциональной поддержки. Таким образом, экзаменационная система была объединяющей силой в китайской культуре, но ценой подавления творческого мышления.⁸

То есть либеральное образование и экзамены на государственную службу (принятые европейцами в XIX веке в явном подражании, как отмечает Дейли, легендарной китайской системе) могут быть консервативными как в хорошем, так и в плохом смысле. Когда великий и оригинальный экономист Джон Мейнард Кейнс сдавал экзамен на государственную службу в 1906 г., его оценки были блестящими. Но хуже всего он сдал экзамен по экономике.

Необходимо соблюдать фактическую осторожность. В конце концов, вплоть до XVIII века многие европейцы сжигали ведьм и еретиков с юридической поддержкой, а в XVI веке все они сжигали, вопреки давней традиции веротерпимости в большей части ислама (хотя эта традиция была отменена османами в ответ на политические беспорядки).⁹ Я уже отмечал, что клише ориентализма, утверждающие, что Восток был регионом полного рабства (хотя и довольно сексуально-романтичного), в то время как Запад был славно свободен со времен греков или, самое позднее, со времен германских племен Родины (за несущественным исключением, как в Греции, так и на Родине, 90% населения составляли женщины, иностранцы и несвободные мужчины), - являются несовершенными проводниками истинных фактов Востока и Запада.

Тем не менее, квазисвободные нравы Голландии, Англии и Шотландии 1700 года позволяли развлекаться одними лишь идеями. К началу XVIII в. некоторые политические идеи, за которые еще столетие назад их носитель мог бы попасть на прием к рейнскому сжигателю ведьм или английскому ямщику и квестору, циркулировали в североморских землях достаточно свободно, во всяком случае, по меркам нервных автократий современной Франции, Китая или России (хотя Франция, как и Швеция, открылась в бурные 1780-е годы, а Китай и Россия - в бурные 1890-е). "Есть могучий свет, - писал Шафтсбери своему голландскому другу в 1706 г., - который распространяется по всему миру, особенно в этих двух свободных нациях - Англии и Голландии, от которых теперь зависят дела Европы"¹⁰.

Непрекращающийся свет и, в частности, пробуждение Европы к сладости деловых отношений были связаны с уникальными изменениями в языке, то есть с новым способом говорить о прибыли, бизнесе и изобретениях. Тревожный Бернард Мандевиль доказывал это в "Басне о пчелах", впервые опубликованной в стихах в 1705 году, но затем превратившейся в полномасштабную защиту коммерческой жизни благодаря добавлению пространных примечаний и диалогов, особенно в нашумевшем издании 1723 года. Восхищаясь предприимчивым человеком, Мандевиль с насмешкой отзывается о замкнутой добродетели, которую демонстрирует "праздный человек" - "праздный" определяется как тот, кто не решается выйти на рынок, хотя очень хочет "работать в мансарде... Эти два персонажа, заметим, взяты в его мысленном эксперименте с двух сторон "людей среднего достатка... низких обстоятельств, довольно хорошо образованных"¹². Отставной литератор "с радостью побежит к богатому дворянину, который, как он уверен, примет его с добротой и человеколюбием", но не станет испытывать свои силы против реальной оппозиции.¹³ Так и представитель современного духовенства обратится в фонд, который, как он уверен, будет восхищаться его политикой, к Макартуру слева или Олину справа, но такой человек "никогда не станет служить своему другу или своей стране за счет своего спокойствия", пускаясь в презренный мир бизнеса, и поэтому спокойно живет за счет общества или фонда.¹⁴