Бувар и Пекюше

— Авторы советуют нам устранять все прямые каналы. Они мешают сокам и наносят дереву неизбежный вред. Чтобы чувствовать себя хорошо, дерево должно было бы совсем не иметь плодов. Между тем их дают и те деревья, которых никогда не подрезают и не унавоживают, — не такие, правда, большие плоды, но более сочные. Я требую, чтобы мне это объяснили. И не только каждый сорт, но и каждый экземпляр нуждается в особом уходе, смотря по климату, температуре и многому другому. К чему же в таком случае сводится правило? И в чем наша надежда на какой-либо успех или барыш?

Бувар ответил:

— Ты прочтешь у Гаспарена, что барыш не должен превосходить одной десятой капитала. Стало быть, выгоднее поместить этот капитал в банкирскую контору. Через пятнадцать лет его можно удвоить сложными процентами, не испортив себе крови.

Пекюше понурил голову.

— Возможно, что плодоводство — чушь!

— Как и агрономия! — ответил Бувар.

Затем они стали упрекать себя в чрезмерном честолюбии и порешили впредь беречь свои труды и деньги. Очищать и подрезать ветки по временам будет достаточно для фруктового сада. Шпалеры подверглись изгнанию, и постановлено было мертвые или поваленные деревья новыми не заменять. Но ведь тогда образуются очень безобразные промежутки, если только не снести все остальные устоявшие насаждения? Как тут поступить?

Пекюше начертил несколько планов, пользуясь готовальней. Бувар помогал ему советами. Ничего хорошего у них не получилось. По счастью, они набрели в библиотеке на труд Буатара под заглавием «Садовая архитектура».

Автор подразделяет сады на множество типов. Есть прежде всего тип «меланхолико-романтический», определяемый иммортелями, руинами, гробницами и «изображениями богоматери, указывающими то место, где какой-либо вельможа погиб от руки убийцы». «Жестокий» тип образуют нависшие скалы, расщепленные деревья, обгорелые шалаши; тип «экзотический» дается насаждением индейских смоковниц, «дабы навевать воспоминания на переселенца или путешественника». «Торжественный» тип должен, подобно Эрменонвилю, неизменно иметь храм философии. Триумфальные арки и обелиски характеризуют «величественный» тип; мох и гроты — тип «таинственный»; озеро — «мечтательный» тип. Существует даже тип «фантастический», прекраснейший образец которого недавно можно было созерцать в одном вюртембергском саду: там посетитель видел посменно кабана, отшельника, несколько склепов и, наконец, лодку, которая отплывала сама от берега и доставляла его в будуар, где струи воды обдавали его, когда он садился на диван.

Перспектива таких чудес ослепила Бувара и Пекюше. Тип фантастический показался им предназначенным исключительно для государей. Храм философии был слишком громоздким. Образ мадонны не имел бы смысла за отсутствием убийц; и, к несчастью переселенцев и путешественников, американские растения стоили слишком дорого. Но скалы были осуществимы, а также расщепленные деревья и мох, и, все более вдохновляясь, после многих проб, с помощью одного только слуги и при ничтожных издержках они устроили себе резиденцию, с которой ничто не могло сравниться во всем департаменте.

Буковая аллея, там и сям расступаясь, открывала вид на своего рода лабиринт извилистых дорожек, прорезавших боскет. В стене шпалерника они задумали проделать нишу, сквозь которую можно было бы любоваться перспективой. Так как перемычка не могла держаться на весу, то получилась огромная брешь с валявшимися на земле обломками.

Они пожертвовали спаржей для сооружения на этом месте этрусской гробницы, то есть черного гипсового четырехгранника высотою в шесть футов, похожего на собачью конуру. Четыре канадские ели стояли по углам этого памятника, который они собирались увенчать урною и украсить надписью.

В другой части огорода нечто в роде моста Риальто перекинуто было через бассейн, и по краям его виднелись инкрустированные ракушки. Почва поглощала воду, — не беда! Образуется слой гончарной глины, который будет удерживать ее.

Шалаш был превращен в деревенскую хижину при помощи цветных стекол.

На пригорке с виноградною беседкою шесть обтесанных деревьев поддерживали жестяной колпак с загнутыми углами, и все это означало китайскую пагоду.

На берегу Орны они выбирали гранитные глыбы, раскалывали, нумеровали, привозили сами домой на тележке, а затем скрепляли обломки цементом, громоздя их друг на друга; и посреди дерна вырос утес, напоминавший гигантскую картофелину.

Чего-то еще недоставало для совершенной гармонии. Они срубили самую большую липу в аллее (на три четверти, впрочем, засохшую) и уложили ее поперек всего сада, так что можно было подумать, будто ее занес поток или повалила гроза.

Окончив работу, Бувар, стоявший на крыльце, крикнул издали:

— Сюда! Отсюда лучше видно!

…Видно! — повторялось в воздухе.

Пекюше ответил;

— Я иду!

…Иду!

— Слышишь, эхо!

…Эхо!

До этого времени звучать ему мешала липа, а теперь способствовала пагода, оказавшись против риги, которая своим коньком возвышалась над буками.

Испытывая эхо, они забавлялись тем, что кричали смешные словечки. Бувар выкрикивал слова игривые, неприличные.