Бувар и Пекюше

— Как! Вы не продадите даже маленькой Экальской мызы? — спросил нотариус. — Вот это бы вам подошло, г-жа Борден.

Вдова ответила, жеманясь:

— Притязания г-на Бувара были бы слишком велики.

— Его удалось бы, пожалуй, смягчить.

— Я не сделаю такой попытки.

— Ба! Если бы вы его поцеловали?

— Все же попытаемся, — сказал Бувар.

И он облобызал ее в обе щеки при рукоплесканиях общества.

Почти в тот же миг откупорили шампанское, и хлопанье пробок удвоило веселье. Пекюше сделал знак, занавеси поднялись, и взорам предстал сад.

В сумеречном освещении это было нечто ужасающее. Утес высился над газоном, как гора, гробница лежала кубом среди шпината, венецианский мост сгорбился над фасолью, а хижина издали казалась большим черным пятном: чтобы сделать ее более поэтичной, приятели спалили ее соломенную крышу. Тисовые деревья в форме оленей или кресел следовали друг за другом до сраженной молнией липы, протянувшейся в поперечном направлении от буковой аллеи до беседки, где томаты висели, как сталактиты. Подсолнечники там и сям показывали свои желтые диски. Красная китайская пагода на пригорке имела вид маяка. Освещенные солнцем клювы павлинов бросали яркие отблески друг на друга, а за изгородью, освобожденной от досок, совершенно гладкая равнина замыкала горизонт.

Удивление гостей доставило Бувару и Пекюше истинное наслаждение.

Г-жа Борден особенно восторгалась павлинами; но гробница осталась непонятой, как и обгорелая хижина, и стена в развалинах. Затем каждый по очереди прошел по мостику. Чтобы наполнить бассейн, Бувар и Пекюше все утро подвозили воду. Она просачивалась между плохо пригнанными камнями дна, и они покрылись илом.

Прогуливаясь, приглашенные позволяли себе критические замечания:

— На вашем месте я сделал бы то-то.

— Горох запоздал.

— Этот угол, по правде говоря, неопрятен.

— При такой подрезке у вас никогда не будет фруктов.

Бувару пришлось ответить, что ему наплевать на фрукты.

Когда проходили по буковой аллее, он лукаво сказал:

— А вот особа, которую мы стесняем. Простите, пожалуйста!

Шутка не встретила отклика. Всем была знакома гипсовая дама.

Наконец, пройдя по многим извилинам лабиринта, гости очутились перед калиткою с трубками и обменялись изумленными взглядами. Бувар следил за лицами гостей и, горя нетерпением узнать их мнение, спросил:

— Что вы на это скажете?

Г-жа Борден расхохоталась. Все последовали ее примеру. Г-н кюре издавал похожие на квохтанье звуки. Гюрель кашлял, доктор смеялся до слез, у его жены сделались нервные спазмы, а Фуро, человек беззастенчивый, выломал одного Абд-Эль-Кадера и сунул его на память в карман.

Выходя из аллеи, Бувар в намерении удивить посетителей эффектами эхо крикнул изо всех сил:

— К вашим услугам! Милостивые государыни!

Ничего! Никакого эхо! Это объяснялось тем, что с риги убрали крышу с коньком.

Кофе был подан на пригорке, и мужчины собирались приступить к партии в шары, когда увидели перед собою, за изгородью, смотревшего на них человека.

Он был худой, загорелый, в красных рваных штанах, в синей блузе, без рубахи, с черною щетинистой бородою и произнес хриплым голосом:

— Дайте стаканчик вина!

Мэр и аббат Жефруа сразу его узнали. Он раньше был столяром в Шавиньоле.

— С богом, Горжю! Ступай! — сказал г-н Фуро. — Нищенствовать нельзя.

— Нищенствовать! — крикнул тот вне себя. — Я семь лет был в Африке на войне. Я вышел из лазарета. Работы нет! Разбойничать мне, что ли? Проклятье!

Ярость его улеглась сама собою, и он, подбоченившись, глядел на буржуа с меланхолическим и насмешливым видом.

Изнурение от лагерной жизни, водка, лихорадка, нищенское, грязное существование читались в его мутных глазах. Бледные губы вздрагивали, обнажая десны. Широкое, окрашенное багрянцем небо обдавало его кровавыми лучами, и как-то жутко становилось от того, что он упрямо не двигался с места.

Бувар, чтобы отделаться от него, достал бутылку, где на дне осталось вино. Бродяга жадно вылакал его, затем исчез в овсах, размахивая руками.

Гости выразили порицание г-ну Бувару. Подобная уступчивость поощряет бесчинства. Но Бувар, раздраженный неуспехом своего сада, стал на защиту народа. Все заговорили разом.

Фуро хвалил правительство. Гюрель признавал на свете одних лишь земельных собственников. Аббат Жефруа сетовал на то, что власти не покровительствуют религии, Пекюше нападал па подати. Г-жа Борден восклицала:

— Я прежде всего ненавижу республику.

А доктор высказался за прогресс:

— Ибо в конце концов, господа, нам нужны реформы.

— Возможно! — ответил Фуро. — Но все эти идеи вредят делам.

— Наплевать мне на дела! — воскликнул Пекюше.

Вокорбей продолжал:

— По крайней мере, введите в состав правительства дельных людей.

Бувар так далеко не заходил в своих требованиях.

— Таково ваше убежденье? — сказал доктор. — Это вас характеризует. Будьте здоровы! И желаю вам потопа, чтобы вы могли плавать в своем бассейне.

— Я тоже ухожу, — произнес минуту спустя господин Фуро.

И показал на свой карман, где находилась трубка с Абд-Эль-Кадером:

— Если мне понадобится еще одна, я к вам наведаюсь.