Бувар и Пекюше

Благочестивые люди дрожали за папу. Эммануила проклинали. Г-жа де Ноар дошла до того, что желала ему смерти.

Бувар и Пекюше только робко протестовали. Когда дверь гостиной открывалась перед ними и они, проходя мимо высоких зеркал, видели в них свои отражения, а через окна — аллеи, где на зелени красным пятном выделялся жилет лакея, — они испытывали удовольствие, и роскошь обстановки делала их снисходительными к произносившимся здесь речам.

Граф дал им почитать все сочинения г-на де Местра. Он излагал его принципы в тесном кругу: Гюреля, кюре, мирового судьи, нотариуса и барона, будущего своего зятя, который по временам приезжал на денек в замок.

— Отвратительнее всего дух 89-го года! — говорил граф.

— Сначала люди оспаривают бытие бога, затем критикуют правительство, далее появляется свобода. Свобода оскорблений, бунта, наслаждений или, вернее, грабежа, а поэтому религия и власть должны подвергать гонению вольнодумцев, еретиков. Подымется, конечно, шум против преследований, как будто палачи преследуют преступников. Резюмирую: нет государства без бога, ибо закон может пользоваться уважением тогда лишь, когда исходит свыше, и в настоящее время дело не в итальянцах, а в том, кто победит, революция или папа, сатана или Иисус Христос.

Г-н Жефруа выражал одобрение односложными словами, Гюрель — улыбкою, мировой судья — покачиванием головы. Бувар и Пекюше смотрели в потолок. Г-жа де Ноар, графиня и Иоланда занимались рукоделием для бедных, а г-н де Магюро перелистывал подле своей невесты книгу.

Затем наступило молчание, и каждый, казалось, погружен был в исследование какой-то проблемы. Наполеон III уже не был спасителем, больше того — подавал дурной пример, позволив каменщикам работать в Тюильри по воскресеньям.

«Этого не следовало допускать», — такова была обычная фраза графа.

Политическая экономия, изящные искусства, литература, история, научные теории, — обо всем он высказывал решительные суждения, в качестве христианина и отца семейства; и дай бог, чтобы правительство в этом отношении обнаруживало такую же строгость, какую он завел в своем доме! Одна лишь власть способна судить об опасностях науки; при слишком широком распространении она внушает народу роковые стремления. Он был счастливее, этот бедный народ, когда сеньоры и епископы умеряли абсолютизм короля. Теперь его эксплуатируют промышленники. Он накануне рабства.

И все жалели о старом строе: Гюрель — из душевной низости, Кулон — по невежеству, Мареско — как художник.

Бувар, вернувшись домой, спешил освежиться сочинениями Ламетри, Гольбаха и др.; Пекюше тоже отошел от религии, ставшей средством управления. Г-н де Магюро ходил к причастию в угоду дамам, а обряды исполнял ради слуг.

Математик и дилетант, исполнитель вальсов на фортепиано и поклонник Топфера, он отличался скептицизмом хорошего тона. То, что рассказывается о злоупотреблениях феодалов, об инквизиции или об иезуитах, — предрассудки; и он расхваливал прогресс, хотя презирал всякого, кто не был дворянином или не окончил Политехнической школы.

Г-н Жефруа тоже им не нравился. Он верил в колдовство, шутил насчет идолов, утверждал, что все языки происходят от древнееврейского, его красноречию недоставало элемента неожиданности; вечно у него повторялись затравленные олени, мед и водка, золото и свинец, ароматы, урны и уподобление христианской души солдату, который перед лицом греха должен сказать: «Нет прохода!»

Избегая его поучений, они приходили в замок как можно позже.

Однажды они все-таки встретили его там.

Он уже целый час ждал своих двух учеников. Вдруг появилась г-жа де Ноар.

— Девочка скрылась. Я привела Виктора. Ах, он несчастный!

Она нашла у него в кармане серебряный наперсток, исчезнувший три дня тому назад. Затем, всхлипывая, продолжала:

— Это еще не все! Это не все! Когда я стала его бранить, он показал мне свой зад.

И прежде чем граф и графиня успели что-нибудь сказать, воскликнула:

— Впрочем, это моя вина, простите меня!

Она скрыла от них, что сироты — дети Туаша, сосланного на каторгу.

Как поступить?

Если граф их прогонит, они погибнут, и его великодушный поступок сочтут капризом.

Г-н Жефруа не удивился. Человек греховен по своей природе, и его нужно исправлять карами.

Бувар запротестовал. Мягкость приносит лучшие плоды.

Но граф еще раз распространился насчет железной руки, в которой дети нуждаются так же, как народы. Эти подростки исполнены пороков: девочка — лгунья, мальчик — грубиян. Кражу им еще можно было бы извинить, дерзость — ни в коем случае, ибо воспитание должно быть школою почтительности.

А поэтому решено было, что лесник Сорель немедленно даст молодому человеку хорошую порцию розог.

Г-н Магюро, которому нужно было поговорить о чем-то с лесником, принял на себя и это поручение. Он взял в передней ружье и позвал Виктора, который, понурив голову, стоял посреди двора.

— Иди за мною! — сказал барон.

Так как дорога к лесному сторожу проходила недалеко от Шавиньоля, то г-н Жефруа, Бувар и Пекюше пошли вместе с ними.

В ста шагах от замка он попросил их не разговаривать, покуда он будет идти вдоль леса.