Бузина, или Сто рассказов про деревню

– Тогда выпустим, – участковый пошатнулся, – мы рази звери какие, нет? – и тут же упал на плохо вымытый пол. Бородулин прикрыл его сверху половичком и полез на печку – в надежде все-таки определить, попортил он кого, или, наоборот – поправил?

                                        х х х

Когда Бородулин, преодолев алкогольную зависимость, приобрел полный суверенитет, он огорчился. Выходила во всем ему полная фортуна – поля колосились, скот плодился, размножаясь, морковь перла как бананы, а Эквадор, лишившись прибыли, рыдал и ждал падения национальной валюты. В палисаднике осыпались матовые орешки гречихи, желтели подсолнухи, ворочаясь вслед за светилом, а за дощатым сортиром перла, шумя ботвой, сахарная свекла. Хороший я очень, – сладко заблуждался Бородулин, – я просто какой-то человек будущего. Я практически лишен недостатков! Я не пью. Я не курю. Я самообразовываюсь ежедневно путем прослушивания умных мыслей. Я не пользуюсь полиэтиленовыми пакетами. Я не загрязняю окружающую среду дурными мыслями. Я люблю человечество оптом и в розницу. На слове «люблю» Бородулинская борода распушилась сама собой. От гордости. А гордость, разбухая до гордыни, являет собой один из смертных грехов. Бородулин пригладил бороду. Нужно копнуть себя вглубь, – подумал он с тоской, – найти хоть один стоящий грех, чтобы уж побороться с ним не на шутку! Бородулин сел на крыльцо. Ветхие доски крякнули и приняли на себя Бородулинские чресла. Может быть, зависть шевелится во мне? – Бородулин поглядел на трехэтажный коттедж соседа Борика, возводимый плененными в Москве работящими таджиками. Не, тут завидовать нечему. Ой, блин! Как Борик-то топить эту приблуду будет? Разор! Опять шашель может быть. Или налоговая, что еще круче. Нет. Зависть задушена. А сребролюбие-то? – Бородулин подскочил и, неся в мягком месте твердую занозу, понесся проверять, на месте ли пластиковые карты и наличка в рублях, – все было зарыто, как обычно, девять шагов от угла, четыре метра на зюйд-зюйд-вест и шесть метров вглубь. Можно было не страдать еще пару лет, особенно, если Москва подкинет «бояринских» на ЖКХ. Чревоугодие Бородулин отмел давно – на овсяном киселе даже дурные мысли исчезали. Гневаться Бородулин не умел, а кидался в обидчиков каменьями, чтобы гнев, стало быть, не вызывали. Унынием страдать было некогда, потому, как вылезал такой грех, о существовании которого Бородулин в городе и не ведал. Любовь к женскому полу, деликатно, пинками и долгим воздержанием под чтение книг, задвинутая в угол сознания, вдруг ожила тут, в деревне, облеклась в соблазнительные формы соседки Машки Перевозчиковой и стала подтачивать Бородулинские устои.

                                        х х х